– Ну, чего сидишь-то, – сказал Матвей. – Иди сюда, раз пришёл.
Стёпа приблизился. Стал смотреть на змей. Все неловко помолчали. Наконец Матвей спросил:
– Ну, как дома-то?
– Да ничего, – вздохнул Стёпа.
– Узнала жена-то?
– Узнала… – он усмехнулся. – Она меня в любом обличье признает, никуда не денется. Только крику было – ужас…
– А как ты ей объяснил-то? – нерешительно поинтересовался Сеня.
– Сказал, что сам не знаю… Сел, говорю, в саду на лавочку, размечтался малость, вспомнил, как мальчишкой был, задремал. А когда проснулся – вот уже такой, как есть. Может, говорю, действие каких-то неизвестных науке сил и магнитных полей. Или шуточки космических пришельцев. У нас в городе много чего странного…
– Ты, Стёпа, парень с головой, – похвалил Маркони.
– И она поверила? – спросил Матвей.
– А куда она денется, – опять сказал Стёпа.
– И к врачу не погнала?
– Нет пока… Только велела доверенность подписать, что все права на магазин я ей передаю. Подпись-то у меня прежняя, а сам я куда гожусь такой для бизнеса… – Он вдруг заулыбался, крутнулся на пятке. И тогда все с облегчением рассмеялись. Даже Уки у своего корабля. Потому что увидели: Стёпа Лошаткин не в таком уж отчаянии. Кажется, привыкает.
Лошаткин и в самом деле ощущал непривычную легкость. Конечно, было и огорчение, и ужасная неловкость от того, что он маленький и бесправный. Но в то же время словно тяжкий груз свалился. Это исчез страх. Потому что сейчас ничего со Стёпой не могли сделать ни налоговая инспекция, ни городской прокурор. Что возьмешь с мальчишки? Никто и не докажет, что этот упитанный школьник – владелец магазина “К Вашим услугам”.
С этими-то чувствами Стёпа и ускользнул от грозной Венеры Евсеевны. Удрал, как пташка из клетки. И… отправился к своим недругам, превратившим его в пацана.
А куда ему было идти? Уж коли суждено тебе снова сделаться мальчишкой, нужны приятели.. А кроме нашей компании, никого Стёпа не знал.
Смену настроения у Лошаткина ребята учуяли сразу. И Варя ему сказала:
– Это, Степан Степаныч, будет вам вроде отпуска и курорта. Отдохнете от забот.
Он махнул рукой:
– Какой я теперь Степан Степаныч… Небось останусь дитём до конца дней…
Его опять уверили, что это на четыре недели.
– Да я бы и дольше непрочь. Только супруга грозится, что, если до этого обратно не превращусь, в школу отправит…
Стёпе хором пообещали, что такого кошмара в его жизни они не допустят.
Он заулыбался с облегчением и благодарностью. И вдруг сказал:
– А змей вы неправильно делаете. Надо прогиб побольше, а сюда вот, на нитку, – трещотку… И веревочный хвост – это муть. В наше время хвосты из мочалы делали, она стабилизирует змей в полёте…
– Уки, раздобудьте мочалу, – велел Матвей. – Ну-ка, Стёпа, покажи, как тут с изгибом-то…
Так же как Антошка, Стёпа Лошаткин считался теперь племянником, который приехал в Ново-Калошин на каникулы. Только, разумеется, не племянником профессора, а своим собственным, то есть Степана Степаныча Лошаткина. А сам Степан Степаныч, по словам его супруги, якобы пребывал в длительном отъезде по коммерческим делам.
К новому родственнику Венера Евсеевна относилась со всей строгостью. Ежедневно гоняла его на рынок за овощами, велела поливать огород и делать уборку в доме и в магазине. Порой за излишнюю медлительность или возражения награждала подзатыльниками.
– А вчера выпороть обещала, – горько признался однажды Стёпа приятелям. – За то, что поздно домой пришёл. Говорит, что в следующий раз обязательно…
– Ну и правильно, – злорадно отозвался Пека. – А ты небось думал, что детство – это сплошная радость, да? Ха-ха…
Он один продолжал относиться к Лошаткину непримиримо. Говорил, что не верит ему “даже на огуречный хвост”. Впрочем, на открытую ссору не лез. Вообще Пека стал более сдержанным и воспитанным. Это, без сомнения, сказывалось влияние профессора Телеги, с которым Пека подружился.
Егор Николаевич в свою очередь подружился с Пекиной тётушкой. Он повадился провожать Пеку после занятий домой (говорил, что для разминки), заходил в гости и всё чаще засиживался у Изольды Евгеньевны. Пека был рад. Увлеченная этим знакомством, тётя Золя почти забыла о своих педагогических обязанностях и настолько раздобрилась, что сама отдала Пеке медный таз. Приближалось новое полнолуние.
А Стёпа Лошаткин к концу июля сделался уже привычным человеком в ребячьей компании. И, несмотря на опасения Пеки, оказался вполне нормальным пацаном. Ну, были у него, конечно, кой-какие загибы. Жульничал иногда при игре в “мяч-вышибалу” и в “банки-шарики”, боялся сперва плавать в пруду (хотя там всего “по пуп”), часто хвастался, что в “наше старое время” игры были интереснее. Ну да кто без недостатков? И к тому же, когда Стёпе лунным вечером дали покататься в тазу, хвастаться он перестал. В его детстве такого не было.
Пека сперва не хотел давать Стёпе таз, говорил, что «посудина не потянет такого чемпиона по штанге”. Но после двукратного заклинания таз Стёпу поднял. И тот был счастлив, хотя и вздыхал, что “опять придёт домой поздно, а там сами понимаете…”
На пустыре у огонька собирались по-прежнему. Правда, теперь болтали и пели реже, а молчали чаще. Может, потому, что недалёк уже был день Антошкиного отлёта. А может, потому, что вечера стали темнее. И потому, что Пим-Копытыч продолжал грустить о Потапе, хотя и скрывал это. Всё чаще было заметно, что он прикладывается к напитку, который готовит у себя в подвале из паслёна и остатков прошлогодней картошки. Впрочем, заметно было несильно. Непрочной казалась теперь и судьба самого Ямского пустыря. Ходили слухи, что осенью начнут его расчищать и разобьют на этом месте детский парк. С качелями, каруселями и прочими радостями… Что же, парк – дело хорошее, но пустырь с его таинственными джунглями, подвалами и низкой розовой луной над кустами было жаль.
– Надо Пим-Копытычу новое жильё подыскать, – озабоченно сказала однажды Варя. – Может, поближе к институту Маркони. У нас во дворе старый погреб есть…
Пим-Копытыч отмахнулся:
– Чего наперед загадывать. Может, и помру к осени-то. Совсем уже хворый стал, силушек нету…
Конечно, все заговорили, чтобы он не выдумывал глупостей. Тем более что силушка у Пим-Копытыча ещё оставалась. Днём он тренировал футболистов. В том числе и Лошаткина. Лошаткин оказался в футбольных делах очень кстати. Из него получился могучий нападающий. “Работали” они в паре с Андрюшей. Могучий Стёпа пробивался к чужим воротам, словно пущенный с горы валун, и, когда все противники бросались на его укрощение, подавал мяч Андрюше. И тот – маленький, незаметный – откуда-нибудь сбоку всаживал мяч в ворота, мимо остолбеневшего вратаря…
