– Что такое в конце концов?! Я сяду здесь на крыльце и не двинусь с места. Или тащите меня силой, или объясните, чёрт возьми, в чём вы меня обвиняете!
– Не обвиняю, а пока подозреваю. В попытке рэкета.
– В чё-о-о-ом?! – Егор Николаевич и правда сел на ступень.
– У меня документальные доказательства. Ознакомьтесь… Нет, нет, из моих рук… – И участковый развернул перед изумленным профессором серую бумагу.
Конечно, все кинулись посмотреть на доказательство. На листе были наклеены вырезанные печатные буквы. Они складывались в строчки:
Э с л и в ы з а в т р а в 1 2 ч а с о в н е п а л о ж и Т е 5 т Ы с р у Б п о Д к а м и н ь н а б и р и г у П и т у х о в к и В а с ж д ё т у ж а с н а я г и б и л ь и р а з о р е н и Е ! К а м и н Ь с с е р ц е м г д е б и с е т к а в н и з у д ы р а . П а л а ж и т е и с р а з у и д и т е п р о ч . К а с м и ч е с к и й м с т и т и л Ь .
– Вчера перед полуночью это письмо было брошено в окно кооператору Лошаткину. Вместе с камнем, – пояснил Кутузкин.
Кто-то неуверенно хихикнул. Профессор Телега странно помычал, словно загонял внутрь неуместный в этой ситуации смех.
– Гражданин младший лейтенант Кутузкин… виноват, Кутузов. Понимаю ваше похвальное стремление разоблачить опасного злоумышленника и оставить след в героических летописях органов внутренних дел. Не понимаю другого. Какая связь между этой бредятиной и мною?
– Прямая, гражданин Телега! Вы не станете отрицать, что две буквы в слове “паложите” вырезаны из вашего личного бланка? Я сверил! Образцы всех бланков у меня имеются!
Профессор пригляделся.
– Ну и что?! Мало ли кто мог таким бланком воспользоваться!
– Но это же не газета и широкого распространения не имеет!
– Да я постоянно на этих листках записки пишу!
– Разберемся, – сказал младший лейтенант. – Пройдёмте…
– Я, лейтенант Кутузов, на таком же бланке напишу вашему начальству жалобу, что вы меня оскорбили…
Младший лейтенант Кутузов не хотел жалоб. Он вообще не хотел, чтобы начальство знало об этом деле заранее. Он мечтал раскрыть преступление сам и повысить свои авторитет в славных милицейских рядах (профессор догадался правильно). Поэтому Кутузкин сказал менее решительно:
– Не передергивайте факты, уважаемый Егор Николаевич. Я вас никак не оскорблял.
– Да?! Ну, то, что вы подозреваете профессора университета в рэкете, это ладно. Встречаются жулики и не с такими чинами. Но как можно заподозрить доктора филологических наук в такой чудовищной безграмотности! Вот этого я оставлять не намерен!
– Однако же, – заявил участковый, – эта безграмотность могла быть намеренной. Для отвода подозрений.
– Даже намеренно я не в состоянии написать “прочь” без мягкого знака, а “мститель” через “и” после второго “тэ”. Даже под угрозой пистолета! Это противно всей моей сущности!.. Я этого так не оставлю…
Во время шумного объяснения Андрюша и Олик смотрели друг на друга сперва с испуганной догадкой, потом с грустным пониманием. Наконец Олик протянул тихонько и жалобно:
– Ох и дура-ак…
В этот миг после слов профессора случился как раз перерыв, и тонкий голосок Олика прозвенел в напряженной тишине.
– Кто дурак? – разом подобрался Кутузкин.
–Да не вы, не вы! – испугалась догадливая Варя. – Он хотел сказать… это…
– Что он хотел сказать?
– Постойте-ка! – Профессор ухватил письмо. – Да-да-да! Уважаемые Уки! Не ваш ли хитроумный товарищ взял в прошлый раз со стола мою расписку?
Беспощадный ужас проткнул несчастного Олика ледяными иглами. Какой кошмар! Он, Ольгерд Ковальчук, своим неудержимым языком предал своего товарища Ука! Не нарочно, конечно, но Пеке-то не легче от этого! Что теперь будет? И с Пекой, и с ним, с Оликом?!
Отчаяние помогло работе мысли. Спасительная догадка мгновенно озарила мозг. Олик выхватил у Кутузкина письмо, сжал в тугой комок, запихал в рот. Пожевал, выпучил глаза, мучительно глотнул. Зловещий документ ушёл в живот, который дёрнулся под отглаженной матроской.
Никто не успел опомниться. Лишь через несколько секунд профессор встал со ступеньки, взял Олика за плечи. Слегка тряхнул. Может быть, хотел услышать шелест бумаги в пищеводе? Потом он громко сказал в открытую дверь:
– Мама! Принеси, пожалуйста, касторку!
– Не поможет, – печально подвёл итог младший лейтенант. – Документ уже не будет иметь надлежащего вида.
Профессор пожал плечами:
– Зачем он вам теперь-то? Неужели не ясно, что это просто детская шалость?
— Шалость! – взвился участковый. – Видели бы вчера Лошаткина, когда он прибежал ко мне среди ночи!.. И сегодня он пойдёт класть под камень “куклу”. То есть пакет, изображающий пачку ассигнаций.
– Вот там и ловили бы рэкетира. А зачем сюда-то явились? – неласково поинтересовался профессор.
– Одно другому не мешает. Я подозревал, что брать добычу вы пойдете не сами, а пошлёте сообщника.
Егор Николаевич вздохнул. В долгом этом вздохе явно прочитывалась оценка детективных способностей участкового. Но вслух профессор сказал:
– Надеюсь, теперь вы снимаете с меня подозрения?
– Да, извините. Накладочка вышла…
– Тогда у меня предложение. Брать рэкетира пойдём вдвоём. Если там всё же и правда настоящий злоумышленник, то… я когда-то занимался в секции самбо. А если Пека… – И. Егор Николаевич оглядел ребят.
Они его поняли. Профессор явно хотел прикрыть дурня от лишних неприятностей.
Время как раз приближалось к полудню.
Профессор и младший лейтенант велели ребятам, чтобы со двора ни шагу, а сами двинулись на операцию. Но послушался их только Олик. После всего случившегося (и после касторки) он был печальный и покорный. Как герой, совершивший свой главный в жизни подвиг и теперь готовый на любую казнь. Он остался в доме под присмотром заботливой Ольги Никифоровны, а Матвей, Сеня, Антошка, Варя и Андрюша тайно двинулись следом за профессором и милиционером.
Сеня виновато прошептал Антошке:
– Не успел ты приехать и сразу в такую заваруху…
– Лишь бы Пеку не посадили в тюрьму, – отозвался Антошка. – Это самое ужасное, когда хочешь домой, а нельзя…
– Таких маленьких балбесов не сажают. Самое страшное для него – это тётя Золя.
– Зелёная педагогика? – спросил Антошка, уже поднаторевший в земных обычаях.
– Ох… – горестно отозвался Сеня.
Злополучный камень с “дырою” под ним и с полустёршимся рисунком проткнутого стрелой сердца лежал в неухоженном сквере на берегу речки Петуховки, что протекала среди старых улиц, и недалеко от Ямского пустыря. Это был высокий гранитный валун, он темнел среди травы рядом с полуразвалившейся беседкой. Под ним была похожая на неглубокую нору выемка. Мальчишки, когда играли, часто пользовались им как тайником.
