Ну и пошло. Казарма, «деды», разбитые очки. Пару раз он вспомнил приемы дзюдо. Это не очень помогло: чего ты можешь со своими приемами один против дюжины? Помогло другое. Однажды, глядя в бесцветные глаза щекастого сержанта, Артем процедил: «Пойми ты, ублюдок, — мне все равно, что будет со мной. А тебе, я вижу, твоя шкура дорога. Вот и делай вывод…» Тот вместе с «дедами» вывод сделал, жить стало малость полегче. Но очень скоро оказалось, что первогодок Темрюк подписал заявление, чтобы его добровольцем отправили в неспокойные южные края. Доказывать, что подпись фальшивая, Артем не стал. Подумал: «Хуже не будет». Только сказал один на один командиру взвода: «Сука ты все-таки, подпоручик». И тот ничего, стерпел.
А потом было… Ну, в общем все, что было. И госпиталь. И возвращение. И утренняя летняя улица. И визг затормозившего «москвичонка» — Нитка выскочила из машины, бросилась через дорогу:
— Тём!
Они успели только обняться — вот так, с маху, посреди улицы — и обменяться парой слов. Пожилой дядька в «Москвиче» нетерпеливо давил на сигнал.
— Это наш начальник смены на фабрике, он взялся подвезти меня. Там у нас спецзаказ… Тём, давай в пять вечера у фонтана, где раньше! А?
— Ладно, Нитка! Обязательно!
А может, она замужем? А может, все, что было, давно уже не имеет значения? Да и что было-то? Детство… И эти объятия посреди улицы — тоже память о детстве… И все же светлый зайчик прочно поселился в душе Артема. Этакая надежда на будущую радость…
7
Они сидели на бетонном ограждении квадратного бассейна с тремя каменными дельфинами посредине. Фонтан не работал. Он и раньше не работал — в те дни, когда Артем и Нитка назначали здесь друг другу свидания. Впрочем, это было чаще всего зимой, а тогда какие фонтаны! Дельфины сидели, нахохлившись, в снежных шапках. А сейчас на сухом дне — лепестки отцветающих яблонь и пивные пробки.
Нитка, в пестро-синем сарафанчике, с синей лентой на черных волосах, прижалась к нему голым поцарапанным плечом (совсем как прежняя Нитка, еще там в «Приозерном»). Глядя перед собой, сказала требовательно:
— Давай без охов и ахов. По порядку, каждый про себя, что с нами было. Сперва ты.
— Нет, сперва ты…
— Нет, ты…
Он рассказал. Про то, предармейское, лето — подробно. Про армию — коротко.
— А теперь вот опять… нищий студент. А ты? Небось замужем?
— Дурень…
— Ты же так пропала тогда. Нежданно-негаданно…
Плечо у нее дернулось, затвердело.
— Тём… не было выхода. Я была такая… вся не в себе… Кея схватила — и на вокзал. В Ново-Картинск, к бабушке. Куда деваться-то…
— А что случилось?
— Ну… он же совсем с ума сошел. Сперва не сильно приставал, будто играючи, а в ту ночь полез по-настоящему…
— Кто?
— Ну, кто… Отец.
— Как полез?
— Тём… ну, ты совсем дитя, да?
— Гад какой… — выдохнул Артем.
— Нуда… Тём, я тебе писала потом. Два письма. Ты, значит, не получил… А после уж не до писем стало, когда случился этот ужас…
«В этом ужасе ты и нужна была мне», — хотел сказать Артем, вспомнив безысходность похоронных дней. Только вдруг, как у мальчишки, намокли глаза.
— А теперь ты… значит, опять здесь?
— Отец завербовался куда-то на Север. Он развелся с той… ну, которая тогда была у него. И она отсудила у него квартиру.
— А где же ты теперь?
— В общежитии, на фабрике. У нас комната на двоих.
— С Кеем?
Нитка отодвинулась.
— Господи… Тём…
— Что? — сразу ахнуло в нем темное эхо беды.
— Ты же… ну да. Откуда ты мог про тот ужас знать…
— Нитка, что?!
Она заплакала сразу, взахлеб, с крупной дрожью. Прижалась опять.
— Нету Кея…
Здравствуй, месяц и луна,
Здравствуй, странная страна…
Там избушки Бабов Яг
Стопом пляшут краковяк…
Наверно, не случайно сегодня вспомнились эти стихи. Там, на Пустырях.
Кей… Задумчивый малыш в полинялой матроске. Потом — независимый пацан с нестрижеными пепельными волосами. Щуплый, невысокий — даже и не скажешь, что двенадцатый год… Последний раз Артем видел его позапрошлой весной, теплым майским днем. Случайно встретились на улице. Тём спешил в институт, Кей топал навстречу — в тесной выгоревшей футболке с цифрой «7» на груди, в стареньких пыльных джинсах.
— Тём, привет! Ты куда?
— Сдавать английский, будь он проклят…
— Ни пуха ни пера!
— К черту! Скажи Нитке, что я скоро забегу к вам.
— Ага! — И зашагал вдоль усыпанного желтыми одуванчиками газона — легонький, беззаботный, и проскакивала в походке чуть заметная привычная хромота…
Оказалось, что в Ново-Картинске житье — тоже не радость. Никто не ждал там Нитку, да еще с братом! Бабка сама обитала в старом двухэтажном бараке, которому было уже полсотни лет, в тесной комнате. Конечно, приняла внуков, но, прямо скажем, без восторга. Нитка поняла, что везде надо пробиваться самостоятельно.
Хорошо, что нашлась в этом городе старая мамина знакомая, тетя Роза. Обещала устроить Нитку на местный швейный комбинат, где вроде бы всегда вовремя давали зарплату. Сказала, что поможет снять недорогую комнатку на окраине. На свои деньги купила какую-то льготную путевку для Кея — чтобы тот четыре недели прожил в летнем лагере и не путался у сестры под ногами, пока она будет хлопотать о жилье и работе.
Кей не хотел в лагерь. Ужасно не хотел! Потому что знал: будет скучать без Нитки. Он еще никогда не расставался с сестрой надолго.
— Тём, он даже заплакал, когда надо было садиться в автобус, — всхлипнула Нитка. — Будто чувствовал…
Автобус был маленький, на двадцать человек. Почти никто не уцелел, когда под ним взорвался могучий заряд тротила. Это случилось уже в конце рейса, недалеко от лагеря «Три богатыря». Говорили, что мафия свела счеты с каким-то бизнесменом, чьи дети ехали в этот лагерь… Чушь какая! Дети бизнесменов не ездят в такие места отдыха. Они ездят в Анталию и на Канары…
— Ты разве ничего не слышал про это?
— Слышал, конечно… Только разве я мог подумать, что там — Кей?
Он и правда слышал про взрыв автобуса, в котором погибли школьники. И, конечно, ужаснулся. Но ужаснулся привычно, на короткое время, потому что каждый день где-то кто-то взрывался, падали вертолеты и самолеты, летели с путей поезда, горели поселки, а на южных границах шла стрельба, от которой тоже гибли вместе со взрослыми ребятишки. Артем заслонился от событий взбесившегося мира своими заботами, потому что все равно ничем никому помочь он не мог. Так он говорил себе… И уж не потому ли вскоре с ним случилось… то, что случилось?
