А ребята? Ивке хватит радости, когда вернется Митя. Вячик, наверно, будет втайне даже рад — никого не станет между ним и Настей. И она повздыхает и утешится: некогда горевать, надо играть принцессу… У Арбуза достаточно забот с Николкой. Николка — тот, пожалуй, будет вспоминать меня дольше других. Но без печали. Решит, что я продолжаю шагать где-то в дальних далях.
Так думал я и шагал, шагал. Но мысли эти были не отчетливые, а словно за туманом. За печалью и мелодией про аистенка.
Что будет со мной? Я понятия не имел. Может, упаду от усталости под березой и усну. И, возможно, не проснусь. Или Дорога уведет меня в такие неведомые пространства, которые бесполезно воображать заранее. Хорошо бы…
Я давно уже миновал остановку «Якорная цепь» — границу разведанного нами пространства. А Дорога оказалась прежней. Шла то через перелески, то по лугам. Иногда взбегала на пологие бугры. Тогда я видел вокруг Безлюдные Пространства. Зеленый, слегка всхолмленный простор с небольшими рощами и кромкой синего леса в северной стороне.
Уже проглядывало солнце, и мокрая трава рассыпала радужные огоньки.
Никто ни разу не догнал меня, никто не попался навстречу. Я говорю про людей.
А вообще-то жизни здесь хватало. В кустах слышался птичий щебет, из-под ног выскочил однажды серый зверек (я не вздрогнул). Несколько раз проносились со скандальным шумом сороки. Но ни этот шум, ни щебет мелких птах не разбивали тишину.
Одно время со мной шла рыжая собака. Та самая, которую мы уже встречали однажды. Или очень похожая на ту… Кажется, такая порода называется «сеттер». Собака появилась из кустов на обочине. Отряхнула с себя брызги, обнюхала мой колокольчик и двинулась рядом.
Я на ходу скормил ей кусок хлеба. А другой сжевал сам. Собака благодарно помахала хвостом и некоторое время не отставала, но потом свернула в мелкий березняк. Ну что же, у каждого свой путь…
Где же я? Сколько времени иду? Часы я оставил дома…
Дорога привела меня в шепчущий осинник. В нем резко пахло грибами. К ногам прилипали черные прошлогодние листья.
Мне захотелось поскорее опять на солнце, я заспешил и… замер. Как от встречного толчка.
Осинник расступился, и видно стало, что путь разделяется на два.
Вот этого я не ждал. Я был уверен, что Дорога — одна. Как же быть теперь?
Может быть, подскажет надпись на камне?
Да, на развилке стоял серый кубический камень. Высотою мне до груди. Ну, все как в сказке! Белели на камне буквы. Издалека не разобрать.
Наверняка что-нибудь такое: «Налево пойдешь — голову сложишь, направо пойдешь — коня потеряешь…» Хотя какой у меня конь…
Я подбежал.
Не было здесь ни «налево», ни «направо». Были начертаны белилами торопливые, неровные буквы:
Алька, мальчик мой, я тебя очень люблю
Я сел на корточки. Уперся в камень руками.
Отец никогда не звал меня Алькой. И, конечно же, он никогда не бывал на этом месте. Но буква А была его.Он всегда писал ее так: две палочки перекрещивались вверху, а внизу их косо пересекала твердая перекладинка.
Что же это?
Печальная сонливость сваливалась с меня кусками. Даже мелодия про аистенка исчезла. Я слышал только свое дыхание…
Кто это написал? Кому?
Я никогда не узнаю. И не надо… Может быть, это сделала сама Дорога. Само открывшееся мне Безлюдное Пространство…
Оно было добрым, это Пространство. Оно милостиво решило помочь бестолковому мальчишке. Иначе разве смог бы я за какую-то четверть часа пробежать назад весь пройденный путь?
Пространство и Дорога дали мне дыхание и силу. Скорость!..
Боже мой, отец ведь обязательно позвонит мне сегодня! Он же наверняка не спал сегодня всю ночь, как и я!
Не спал и мучился тревогой за меня. И страхом…
Сейчас, на бегу, я вдруг понял и ощутил отцовский страх,который был спрятан за этакой «мужской» сухостью и насмешливым тоном. Отец просто не хотел этот страх показать. Страх за меня (потому что расту непонятно кем), страх за моего брата Алексея, чья судьба до сих пор неясна — что там дальше?
А я? Неужели мне все равно?..
Да нет же, я тоже боялся. И за Алексея — за брата, которого никогда не видел. И за других… братьев. Друзья — они ведь тоже как братья. И Арбуз с Николкой, и Арунас в своей далекой Литве, и Динь-Дим из загадочного Соломина, и бестолковый Вальдштейн… И Настя — моя сестра… А еще брат — Ивка! А значит, и Митя Стоков — мой брат. И… Женя Стаков, лежащий на старом городском кладбище, — раз он стал братом для Ивки и Мити…
Куда же я надумал идти один!
Пустая сумка на ремне летела за мной по воздуху. Я промчался мимо «театрального» дома, не вспомнив о сапогах…
Вот и столб с табличкой автобусной остановки.
И столб с перечеркнутой надписью «ОЗМ».
Надпись-то с другой стороны. А сторона доски, обращенная ко мне, была пустая. Но не обшарпанная, как раньше! Она была чисто белая! Только что покрашенная!
И покрасили ее… да вот они!
У столба стояли две девочки. В одинаковых серых платьях с рисунком из желтых листьев, наверно, сестры. Старшей было лет десять, а младшей шесть или семь. На младшей была еще веселая красивая панамка с белыми горошинами — похожая на шляпку мухомора.
Старшая держала ведерко и перемазанную белилами кисть.
Я остановился — встрепанный, запыхавшийся.
Старшая девочка смотрела настороженно. И кисть держала, как колотушку. Наверно, на всякий случай. А младшая глядела ясно и безбоязненно.
Она подошла и тронула мой колокольчик.
— Это у тебя зачем?
А я про него и забыл. И не слышал звона, когда мчался сюда.
— Это?.. Ну, так. Чтобы не было одиноко в пути… — Я мало-помалу успокаивался.
— А разве бывает одиноко? — серьезно сказала маленькая.
— Иногда.
— А почему ты босиком?
— Чтобы легче путешествовать, — сказал я. И подумал: «Вот была бы славная подружка для Николки».
Старшая чуть улыбнулась:
— Разве ты путешественник?
— Да, — вздохнул я.
Младшая качнула своим «мухомором» и не поверила:
— Разве путешественники плачут?
— Я не плакал!
— Ну да! А почему у тебя на щеках полоски?
— Это от дождя.
— Нету никакого дождя!
— Катя, перестань, — сказала старшая. — Здесь нет, а там был.
И я затеплел от благодарности к этой незнакомой девочке с каплей белил на остром смуглом подбородке.
