Кстати, довольно сильная машина сопровождения пехоты и разведки. Ее скорострельной автоматической пушки калибра 20 мм было вполне достаточно для поражения легких советских танков Т-26 и БТ-7, основных наших противников. Против пехоты она со своей скорострельностью, пожалуй, была даже более опасна, чем классические танковые орудия, ведущие огонь осколочно-фугасными снарядами.
Кроме гранат, нами также изучалось еще два вида средств борьбы с танками. Во-первых, это были бутылки с зажигательной смесью. Тут все было банально просто: рекомендовалось в любой стеклянной бутылке (из-под пива, минералки, лимонада) развести смесь керосина и бензина, воткнуть в горлышко длинный тряпочный фитиль и метнуть получившееся оружие за башню боевой машины.
Во-вторых, это были трофейные польские противотанковые ружья. Это средство борьбы с танками было довольно слабым и малоэффективным из-за винтовочного калибра оружия. Для сравнения, немецкие ПТР обладали большим калибром и за счет этого были способны пробить более толстую броню. Но и польские ружья все же могли сгодиться в бою: рекомендовалось вести огонь по смотровым щелям и тракам танков при лобовой атаке, а по возможности (с замаскированной позиции, фланкирующим огнем) по корме и бортам (там броня стандартно слабее). Основное преимущество польских ПТР заключается в том, что некоторое их число попало в руки большевиков после «Польского похода».
То, что нас учили воевать именно советскими образцами оружия, диктовало само назначение «учебного батальона». Мы являлись не просто бойцами штурмовых подразделений, мы являлись диверсантами, которые не должны были вызвать у противника подозрений. Соответственно до той поры, пока не начнем его уничтожать.
А потому команды инструкторов, обращения к военнослужащим и даже личные разговоры между бойцами подразделения велись исключительно на русском языке. Это было не так и просто, учитывая, что носителей языка в батальоне было не более половины личного состава. В большинстве своем прибалтийские немцы и прибалты, эмигранты среди них составили наиболее маленькую группу.
Много было немцев из Германии, чуть меньше из Австрии. В отдельную группу набирались тирольцы и баварцы. Они обладали хорошей альпинистской подготовкой и, видимо, должны были использоваться где-то в горах.
К слову, во время «товарищеской помощи» германским сослуживцам по изучению русского я сам активно впитывал в себя знания немецкого. Получался взаимовыгодный симбиоз, который, кстати, поощряли наши командиры.
Да, именно командиры. Все звания употреблялись исключительно в соответствии с советскими аналогами, а у большевиков офицеров не было. И кстати, командиры зачастую ходили в советской форме. Это делалось для того, чтобы мы привыкали к знакам различия противника. С нами даже проводились примерные политзанятия! Нас учили отвечать и обращаться к командирам и солдатам не только в установленной форме, но и с правильными интонациями, используя порой какие-то простонародные выражения и обороты в зависимости от ситуации. Ситуация могла быть разной: расположение к себе, подчинение, провоцирование паники… Отдельным лингвистическим курсом изучался русский мат! Тут даже я умудрялся почерпнуть для себя нечто новое.
Все это делалось для того, чтобы мы гармонично влились во враждебную нам среду, и, в случае «мирного взаимодействия», не выдали себя какими-то мелочами.
Целый курс специальной подготовки посвящался психологии советских солдат и командиров. Из этого курса выходило следующее.
Во-первых, чем выше должность, тем менее способен и более труслив человек. Другими словами, на командирские должности зачастую выбиваются не самые грамотные, а самые нахрапистые, которые добиваются своего через полезные знакомства и угодливость перед начальством. И чем выше звание, тем человек становится все большим хамом и самодуром с подчиненными. В то же время он все сильнее стелется перед начальством. Практический результат – это огромные потери Красной армии при штурме линии Маннергейма. Тогда многим командирам ставились жесткие по срокам установки на штурм укреплений. И пока бой еще шел, а сроки уже подходили к концу, и командира полка или батальона начинали трясти, последние докладывали наверх о взятии укрепления. А сами своих подчиненных бросали в бой, уже не считаясь с потерями. Это вместо того, чтобы запросить время и дополнительные средства усиления, настоять на своем.
Во-вторых, все безобразие в армии творилось зачастую из-за отсутствия единоначалия. Большими командирами становились те, кто умел засунуть свое собственное мнение очень глубоко. А высшее командование, начиная с маршалов, было не особо грамотным, всех «умников» съели репрессии. В итоге выполнялись любые, даже самые абсурдные приказы. И что важно, зачастую они исходили даже не от старших командиров, которые имели хоть какое-то адекватное представление о войне, а от политических руководителей. Институт политруков пронизывал армию насквозь, и, несмотря на то, что рядовые солдаты и младшие командиры их не особо уважали, для высшего командования слова «комиссаров» были законом.
В-третьих, в армии выстраивалась очень жесткая вертикаль командования. Каким бы ни был дурацким приказ от командиров или политруков – иди и исполняй. Главное, чтобы в слова приказа было вложено как можно больше дури, хамства и крика. И вот как раз на этом собирались сыграть командиры «учебного батальона».
И в-четвертых, совсем особенным было отношение к сотрудникам ведомства НКВД. Эти обладали безграничным влиянием в армии, еще недавно содрогавшейся от репрессий. Командиров от НКВД слушались с безграничным пиететом, причем «особисты» могли обжаловать практически любой приказ, что подчеркивалось особым положением званий сотрудников данного ведомства. К примеру, сержант НКВД был равен армейскому лейтенанту.
И все это также могло быть эффективно использовано при диверсиях. Конкретнее, нам обещали перед заброской выдать полный комплект обмундирования и документы сотрудников «особого» ведомства.
Рукопашный бой, огневая подготовка, гранатометание, лингвистическая практика, психология, медицина (оказание первой помощи)… Чего еще мы только не изучали. Полный курс ориентирования на местности, выживания в лесу, работы с картами и особенности полевой разведки. Краткое знакомство с советской артиллерией, а конкретно с полковыми и противотанковыми орудиями, минометами (вот уж где я был в числе первых). Вождение грузовых машин и мотоциклов, радиодело, парашютно-десантная подготовка, плавание…
Особое внимание уделялось минному делу. Нас учили пользоваться штатными советскими противотанковыми и противопехотными минами, изготавливать фугасные заряды, делать растяжки с помощью гранат и простейшие взрывные устройства из подручных материалов. Естественно, обратной стороной курса была саперная подготовка в части поиска мин и разминирования.
И, конечно, тактика: тактика ведения боя в группе, двойке и поодиночке, тактика засад… За время подготовки мы стали элитными бойцами, каждый из которых стоил отделения противника на поле боя.
Правда, мы знали, что в структуре НКВД также есть группы бойцов со специальной подготовкой – «ОСНАЗ». И эти ребята наверняка переняли опыт казаков-пластунов.
