Как и в прошлый раз, первым в квартире образовался участковый, старший лейтенант Ухов, в сопровождении бравых пэпээсников, только других.
— Хозяйка! — прокричал он с порога.
— Входите! — ответила я из спальни, не собираясь нарушать прописанный мне двумя врачами постельный режим.
Он прошел и почему-то ко мне в комнату, а не на место преступления и по-простецки так поинтересовался:
— А вы чего лежите?
— Болею. Доктор прописал лежать и не двигаться.
— А-а-а… — протянул он и почесал в затылке, сбив свою форменную фуражку вбок.
— Труп традиционно в гостиной, — оповестила я.
— Понял, — кивнул Ухов и удалился вместе с помощниками.
А я закрыла глаза, отдав себе приказание расслабиться. Может, есть такие железные люди, которые могут при данных обстоятельствах расслабиться, но, как выяснилось экспериментальным путем, я к их числу явно не отношусь.
Пришлось вздыхая выбираться из кровати, но вылезать из своего домашнего спортивного костюма и облачаться во что-то более приличное для приема опергруппы я категорически не собиралась — хватит с них и того, что я соизволила из койки встать.
Но к приезду бригады следовало подготовиться, чтобы не было, как в прошлый раз — без еды и горячего питья несколько часов нудной беседы, именуемой допросом.
Мне доктор иное отношение к своему здоровью прописал!
Я пошла варить новую порцию каши и делать чай, переливая его в термос — о себе надо заботиться с трепетом и любовью, а по возможности и нежностью.
Ну а коли они соберутся меня упечь в застенки, вот тогда и переоденусь.
Марчук явился крайне недовольный, вместе со всей оперативной группой и криминалистами в том числе.
Зашел в кухню, и у него полезли брови вверх от удивления, когда он застал меня помешивающей ложкой варящуюся кашу, но эмоциями совладал довольно быстро и начал было представляться официально, как положено по законному проведению процедур следственных действий. Но я только отмахнулась:
— Да перестаньте, Сергей Дмитриевич, мы с вами уже почти как родные. — И радушно поинтересовалась: — Каши хотите? Или чаю-кофе?
— Вы же знаете, что ничего нельзя трогать? — напомнил он, тем не менее усаживаясь за стол.
— А я уже трогала все подряд, когда завтракала. — И пояснила подробнее: — До того, как обнаружила труп. Так что пофиг.
От чая-кофе он отказался и приступил к допросу под протокол.
Процедура «снятия показаний» повторилась практически один в один, как в прошлый раз, за тем исключением, что капитан позволил себе несколько язвительных замечаний на тему: не слишком ли часто меня пытаются отравить. Мне пришлось возразить, что на этот раз меня не травили, а я, скорее всего, просто съела что-то, что не смог принять мой ослабленный организм.
А еще Марчук был куда менее благодушен и… как бы это сформулировать?.. менее нейтрален, что ли? И определенно предвзят.
Мне показалось, что он плохо скрывает свою радость по поводу того, что у меня на сей раз нет хоть какого-то приличного алиби, но…
Не свезло капитану, ох не свезло! Аж жалко его!
Когда я уже с безнадежной тоской подумывала, что пора звонить своему адвокату и собираться в тюрьму, позвонил вчерашний врач «Скорой помощи».
И! Вот тут самое интересное! В категорической форме заявил капитану Марчуку, что пациентка, то есть я, находилась в таком состоянии, при котором она не то что задушить кого-то, а двигаться не могла без посторонней помощи в течение нескольких часов, а от снотворного, что они мне вкололи, спала глубоким и продолжительным сном и проснуться никак не могла.
И пообещал написать подробный эпикриз для полиции, в котором и отобразит все, что только что заявил.
Марчук несколько приуныл, но заметно, что волевым порядком приструнил нервы и дело свое делал, недовольно поглядывая на меня.
А я в процессе допроса самым незатейливым образом попила чайку и поела каши, вызвав молчаливое негодование старшего оперуполномоченного.
Но промолчал же! Покривился слегка, бровку эдак саркастически приподнял, но промолчал.
Думаю, каши ни в каком виде ближайший месяц-два я есть точно не буду. А то и больше.
А где-то минут за пятнадцать до того, как оперативники и прокурорский следователь закончили следственные действия на месте преступления, Марчуку позвонил Тарас Наумович и сообщил, что, судя по результатам моих анализов, мне снова подсыпали в питье или еду тот же самый препарат, что и три дня назад.
Вот такая хрень!
Тут не захочешь, но как не вспомнить классика: «Все враждебно живому человеку!» То бишь мне, маленькой! Отравитель какой-то ненормальный привязался, трупы бесхозные появляются, а полиционеры засадить в каталажку норовят!
Во что я влипла?!
Капитан совсем опечалился и, глянув на меня недобрым взглядом, спросил недовольно:
— И кто ж это так настойчиво вас все усыпить рвется, Кира Андреевна?
— Вот вы и ищите, — отбрила я его сарказм. — Это ваша работа, которую вы себе выбрали и за которую вам государство платит деньги из тех налогов, которые я, в свою очередь, отдаю ему.
— А вы не хамите, — остудил он мое негодование. — Ваше алиби на сей раз весьма шатко. И самое главное, что теперь можно совершенно определенно утверждать, что вы имеете непосредственное отношение к обоим трупам, раз убийца с таким упорством оставляет их в вашей квартире.
— Вот и выясняйте, Сергей Дмитриевич, — не испугалась я ни на грамм, — кому так горячо мечтается меня подставить.
— Значит, не получится у нас диалога, — вздохнул капитан с напускной досадой.
— Отчего же, — возразила я, — получится, когда вы перестанете назначать меня на роль главной душегубки и найдете настоящего убийцу.
Расставались мы не сказать, чтобы дружески и доброжелательно — следователь оставался при своем мнении и подозрениях в мой адрес, ну а я не питала иллюзий по поводу скорого раскрытия преступлений и задержания истинного преступника.
К тому же на сей раз он вынудил меня подписать постановление о запрете покидать город, и теперь я не смогу ездить в Рощино к бабушке неизвестно сколько.
А это чревато непредсказуемыми последствиями.
Да уж, слишком плотное и частое общение с полицией, надо сказать, нас обоюдно утомило как минимум, а как максимум — достало.
Но, по большому счету, как бы я ни гневилась на Марчука и не раздражалась его поведением, но капитан все же прав — во-первых, в том, что вот уже второе преступление происходит в моей квартире, и теперь даже самому тупому следователю понятно, что это имеет ко мне непосредственное отношение, пусть не прямое, но косвенное уж точно. Хотя… с таким упорством устраивать у меня трупы в креслах — скорее, все же самое прямое отношение. Понять бы еще какое!
