Мы миновали детскую площадку и забрались на крышу старого магазина в нескольких кварталах от сгоревшего медведя. Вроде бы срывался снег, только снежинки были серыми: с запада, где последыши превратили крепость Морокуньи в костер, летел пепел. Пепел не был горячим. Он вообще никаким не был. Ничто, падающее с черного ночного неба.
Там, на крыше, далеко от чужих глаз, Борн с облегчением скинул личину одного из тех, кого держал в себе, и заструился по бетону, превратившись в толстый ковер ласковых неоновых глаз.
Теперь, когда Борн был передо мной, привидение отступило, желание видеть Борна угодило в ловушку реальности. Я о чем-то спросила, не помню о чем. Было ли это важным? Вряд ли.
– Я могу вернуться домой? – спросил Борн, игнорируя мой вопрос. – Вик меня простил?
– Нет.
Вик его не простил. Как и я.
– Тогда зачем ты пришла?
Проведать его. Убедиться, что с ним все в порядке. Сработала некая связь, старая привязанность. Самоистязание. Рефлекторное подергивание мертвого хвоста ящерицы.
– Борн, ты не видел сегодня ночью ничего нового?
Поверхность вокруг меня забурлила, вспенилась, покрылась рябью и приняла, из солидарности со мной, человеческое обличье, вновь став тем гигантом, которым он представлялся недавно.
– Это очередной урок, Рахиль? Ты заставила меня уйти. Вы с Виком заставили. Ты не имеешь права говорить мне теперь, что я должен делать. Или превращать меня в… фейерверк.
– Ты видел, как живут эти люди? Не увеличивай их страдания.
– Я никогда не ходил в их лагерь. Я бы защитил их. Я бы попытался.
– Все они – тоже Рахиль, – сказала я. – Та девочка. Другие мусорщики.
– Я бы не причинил ей вреда. Я ведь ее не тронул.
– Но ты с ними шастал, и не в первый раз. Скажи, чем бы это закончилось? – спросила я, про себя подумав, не поставила ли я сама девочку в опасность, желая ей помочь. Ловушки, ловушки…
– Я пытался вписаться, – обиженно ответил Борн. – Хотел честно попытать успеха. Доказать тебе, что могу.
«Честно попытать успеха». Борн был куклой, скроенной из лоскутов, однако его синтаксические конструкции – это что-то с чем-то. И я сама лишила его чего-то важного, не предложив ничего взамен. Теперь он старался заполнить пустоту.
– Кем он был? Тот, чье тело ты сейчас носишь?
– Мусорщиком. Как и ты.
– И что ты с ним сделал?
– Ничего. Ничего такого. Когда я на него наткнулся, он уже умирал. У него не было ни семьи, ни друзей.
– Ты его убил?
– Все умирают, Рахиль. И он умирал. Ты почему-то выглядишь расстроенной. Тебе не нравится, что я вернулся к его облику?
– И каким же образом он «умирал»?
– Я бы сказал, он почти умер.
– Ты продолжаешь убивать.
– Почти умер, – повторил Борн.
Я стояла молча и неподвижно. Привидение возвращалось, потому что живому человеку с бьющимся сердцем не под силу было найти выход. Мне все еще небезразлична была судьба Борна, но по спине пробежал холодок. Интересно, не обрастет ли вскоре жизнь Борна городскими легендами, как обросла жизнь Морда? И насколько схожи будут их легенды?
Борн был слишком умен, чтобы не прочитать мои мысли по лицу, и слишком непосредствен, чтобы промолчать.
– Рахиль, у меня идея. Только не говори сразу «нет». Сперва выслушай.
– Борн…
– Я стараюсь убивать только плохих людей или тех, которые уже умирают. Я учусь держать все под контролем. Я собираюсь взять все под контроль. И если я это смогу, то, может быть, смогу вернуться в Балконные Утесы? Может быть, тогда вы с Виком мне позволите? Я буду помогать тебе приводить их в порядок, ставить ловушки и даже, наверное, помогу Вику с биотехами. Вернусь к вам, и мы вместе попробуем. Обещаю, Рахиль, я буду хорошим.
Наступила моя очередь игнорировать его слова.
– Ты не можешь больше пользоваться этой личиной, Борн. Тебя раскрыли. О тебе пошли слухи. Ты уже не вписался. Люди начали кое-что подозревать.
– Я понял, Рахиль, – ответил Борн, и неприветливая физиономия его маски мутировала во что-то более довольное, как если бы я с чем-то согласилась. Возможно, Борна удовлетворил сам факт того, что я его искала.
И он предстал передо мной в своей старой походной модификации, только теперь был куда крупнее, чем прежде. Все, чего мне в ту минуту хотелось, – это вернуться домой и никогда оттуда не выходить, но я точно знала, что вернувшись, сразу начну мечтать о том, как пойду в город и опять найду Борна.
– Ты пока не можешь вернуться назад, – проговорила я. И добавила как можно тверже: – Никогда не сможешь. Ты никогда не вернешься.
Но почему я сама не могла уйти? Что меня удерживало? Почему была не в состоянии подавить эту последнюю искру любви к нему? Из человеческого сострадания? Жалости?
Борн молчал. Он весь как-то осел, и заметно стало, что пепел с неба падал на нас обоих. Я стряхнула эту серость, и на моей рубашке осталось грязное пятно.
– Рахиль, я… когда-нибудь умру?
– Да. Все умирают.
Он и сам знал ответ. Вопрос – ответ. Мы это сделали.
– А что тогда будет с теми, кто внутри меня? С людьми? С животными?
– Они давно умерли, – сказала я, хотя, сколько я ему этого ни твердила, Борн никогда не понимал.
– Нет, они не мертвы, Рахиль. Я убил их, но они не мертвы. Ты ошибаешься. Думаю, они вообще никогда не умрут.
– В том смысле, который был важен для них самих, Борн, они мертвы.
Я не была уверена, что мы с Борном употребляем слова «мертвый» или «убить» в одном и том же смысле. Для него, на каком-то недоступном для моего понимания уровне, не существовало ни смерти, ни умирания. Возможно, мы находились по разные стороны бездонной пропасти непонимания. Действительно, что такое человек без смерти?
– Ты все еще любишь ящериц? – спросила я после паузы, не желая на него давить.
– Я все еще люблю ящериц, – Борн издал звук, похожий на чириканье. – А они меня – нет.
– Ума не приложу, почему.
– Хотя теперь я становлюсь похож на последышей Морда, – продолжил Борн. – Я охочусь на них, потому что они хотят убить тебя. Их убить трудно, но я стараюсь, Рахиль. Если все они исчезнут, Балконные Утесы вновь станут безопасными. И тебе не придется прятаться. Может быть, тогда я смогу вновь увидеть тебя и поговорить с тобой. А ты сможешь пойти со мной к реке. И в другие интересные места.
Борн окольными путями пытался вернуться в Балконные Утесы.
– Охотиться на последышей опасно. Ты не должен этого делать. К тому же их слишком много.
Я продолжала упорно притворяться, что не замечаю его намеков. Я должна была. Должна была скрепить сердце и избавиться от идеи тайных встреч, от намерения вести двойную жизнь за спиной Вика. И если я буду непоколебима, эта наша встреча станет вакциной, которая излечит меня.
