Никто не повернул голову, когда он вошел — учитывая, что вошел он туда, где воздух почти целиком состоял из выхлопов алкоголя, следом за женщиной в традиционной мусульманской одежде; это достаточно красноречиво говорило о том, насколько хорошо приучены здешние завсегдатаи игнорировать все, что способно их удивить или обеспокоить. Бармен–то, конечно, глаза поднял, но едва его взгляд упал на маленькую женщину, за которой шел Дрифт, как он тут же стал каким–то деланно безучастным. Сама женщина по сторонам не смотрела, а прямиком проследовала в дальний конец бара, где стояли уютные кабинки: там можно было отгородиться от остального зала чем–то вроде занавесок — во всяком случае, не сразу придумаешь, как еще их можно назвать, кухонных полотенец такого гигантского размера вроде бы не производят. Женщина отодвинула полотнище и нырнула внутрь, не оглядываясь проверить, идет за ней Дрифт или нет. Дрифт вошел, потому что очень хорошо чувствовал за спиной двух здоровых, частично металлических ребят, хотя и заметил, что оружия пока никто не доставал.
Поэтому он был несколько разочарован, когда первым, что увидел в кабинке, оказался ствол, нацеленный ему прямо между глаз.
Минутное оцепенение прошло, когда женщина хладнокровно вытащила его пистолеты из кобур, и он, стараясь по возможности держать марку, сделал вид, будто ничего другого и не ожидал. В оружии, наставленном на него, Дрифт опознал «звездную пушку» — эта штука мощным электромагнитным потоком выбрасывала острый, как бритва, диск, с легкостью разрезающий даже кости. Она работала почти бесшумно, не считая легкого гудения во время выстрела, поэтому ее очень любили наемные киллеры и другие тайных дел мастера.
«Звездную пушку» сжимали каменно твердые темные пальцы. Взгляд Дрифта прошелся дальше по руке и поднялся к ничем не примечательному мужскому лицу: пара небольших рубцов — один в уголке глаза, другой, еле заметный, вдоль линии челюсти, темные волосы, одна золотая серьга в левом ухе. В целом этот человек лет, пожалуй, тридцати с небольшим ничем не выделялся бы из толпы в большинстве миров.
— Знаете, я в свое время дал себе зарок, что убью любого, кто наставит на меня ствол, непринужденным тоном произнес Дрифт.
Выражение лица мужчины не изменилось. Дрифт почувствовал, как его жилет вздернули вверх и достали из–за пояса третий пистолет, и это еще немного подпортило ему настроение.
— Вскоре я потерял счет и решил, что убивать буду только тех, кого запомню, — продолжал Дрифт.
Как у этого парня с реакцией? Наставленное в упор оружие — вообще–то сомнительное преимущество: его ведь, в принципе, можно отбить в сторону и обезвредить противника, пока тот успеет снова прицелиться и нажать гашетку.
Он поглядел парню в глаза и сглотнул. Судя по виду — все там нормально с реакцией.
— Икабод, кончай рисоваться, — укоряюще проговорил хриплый голос за спиной стрелка. — Маркус, кажется, он уже обезоружен. Можешь дать ему сесть, хотя, если на него найдет шальной стих и он па меня бросится, делай что угодно, чтобы ему стало больно и он прекратил.
Дрифт лихорадочно размышлял. Голос знакомый… А еще он заметил, как сузились чуть–чуть глаза стрелка. Что–то в этом приказе ему пришлось не по душе.
— Я не делаю больно, — произнес парень — Маркус, надо думать, — на редкость сильным, глубоким голосом с легким акцентом, Дрифту незнакомым. — Я убиваю. Ты же знаешь.
— Ну что ж, считай, что тебе выпал случай пополнить резюме, — недовольно произнес голос.
Пазл в голове у Дрифта вдруг сложился. Когда Маркус шагнул в сторону и бесшумно опустился на стул, Дрифт уже знал, кого сейчас увидит.
Постарел он, конечно — все–таки больше десяти лет прошло. На лице появились новые морщины, а старые пролегли глубже. Волосы поредели и были уже не столько светлыми, сколько седыми, хотя все так же спадали спутанной гривой на воротник — синий, плотно накрахмаленный, как всегда. И еще кое–что изменилось: одна рука у него теперь была механическая наверное, артрит доконал. Модель дорогая, пальцы хромовые с латунью, хорошо отлаженная сервосистема, не то что дешевые протезы из нержавейки, которыми приходилось довольствоваться тем, кто не мог себе позволить замену, почти равноценную живой руке. Этот протез выбирал человек, считавший, что если уж приходится менять руку на механизм, так пусть, черт побери, это будет эстетически привлекательный механизм.
А вот голос почти не изменился: протяжный, сухой, как старое русло ручья, с легкой хрипотцой, намекающей на пристрастие к табаку, хотя никто никогда не видел тому подтверждения, и естественной, не наигранной, чуть усталой властностью. И хотя кожа вокруг глаз, пожалуй, чуть сильнее сморщилась, сами глаза тоже остались прежними: все такие же льдисто–голубые, светлее, чем небо над Старой Землей, и твердый, немигающий взгляд.
Дрифт вдруг почувствовал себя голым, и не только потому, что остался без оружия.
— Садись, Икабод, — произнес старик, делая приглашающий жест механической рукой. — Прошу прощения за театральность и за всю эту чепуху в духе рыцарей плаща и кинжала, но я всегда был человеком осторожным, а сейчас к тому же в некотором роде связан рабочим графиком. Мне нужно было с тобой поговорить, здесь, сейчас — и без риска, что при моем неожиданном появлении ты запаникуешь и начнешь палить из пистолетов.
Дрифт не шевельнулся, и светлая бровь приподнялась.
— У тебя что, паралич случился от неожиданности или ты оглох? Садись. Я не намерен к тебе голову задирать, шея заболит.
Дрифт медленно опустился на табурет.
— Келсьер.
Губы человека чуть сжались это должно было означать улыбку.
— Я, кажется, припоминаю: при наших предыдущих встречах мне каждый раз приходилось тебе объяснять, что меня следует называть мистер Келсьер, а не Николас. Ты был тогда моложе и, пожалуй, самоуверенней, хотя на этот счет у меня есть некоторые сомнения. И определенно глупее.
Он приподнял чашку, и крепкий аромат чая поплыл над столом. В зачухаином баре под поверхностью Кармеллы‑2, на сиденье с тканевой обивкой, почти сплошь покрытой заплатами, сидит Николас Келсьер и пьет чай. Дрифт отметил про себя, что почти не удивлен.
— Что ж, теперь ты, по крайней мере, называешь меня по фамилии, а не по имени, хотя вежливое обращение, похоже, выветрилось у тебя из памяти, — продолжал старик. — Ну, не важно.
— Что…
Дрифт понял, что этот вопрос может иметь по меньшей мере дюжину вариантов продолжения, и закончил так:
— Что ты здесь делаешь?
— Я здесь, потому что ты здесь, — ответил Келсьер, отпил из чашки и с тихим стуком поставил ее на блюдце. — Мне нужны твои услуги. Снова.
Дрифт ощутил пустоту в животе. Этого следовало ожидать с того момента, как он обнаружил, что перед ним не кто иной, как Николас Келсьер, но он все цеплялся за слабую надежду… на что? Что старик явился сюда поболтать, спросить, как дела? Нет, конечно, это самообман. «Я не знаю ничего хуже самообмана, — сказал как–то человек, сидевший сейчас перед ним, — потому что если ты сам можешь обмануть себя, то для любого встречного мерзавца это тем более не проблема».
