— Ты ни хрена не смыслишь в литературе, братушка Козиол. Во «Французском романе» речь вовсе не обо мне, а о детстве, о потере и сохранении памяти, об отцовстве и преемственности, о Франции и проигранных ею войнах, о том, как в шестидесятые годы на нас обрушилась свобода, а в 2000-е ее почти не осталось; о любви и соперничестве двух братьев, о разводе как новом типе семьи и о том, как можно любить двух человек, которые разлюбили друг друга, едва успев подарить нам жизнь.
— Позволь тебя прервать. Когда ты начинаешь сам себя хвалить, блевать тянет.
Официант приносит крабовый суп и заливное из крабов с икрой. Пожалуй, я ничего не потерял: кухня здесь суперлегкая и ароматы перемешиваются у меня в ноздрях, как фигуристы на льду в дни фестиваля «Hots d’or on Ice».
— Теперь я буду читать вопросы «GQ»: «Начиная с какого момента стало трудно носить имя Фредерик Бегбедер»?
— Ну, не будем преувеличивать, носить имя Марин Ле Пен гораздо труднее. Впрочем, я думаю, что моя репутация основательно подмокла, когда меня арестовали в январе 2008-го. Обычно, когда ты (хоть немного) известен, тебе это на руку и чертовски приятно. Но тут власти решили на мне отыграться.
— «Что вы видите с утра в зеркале? Не приходит ли вам иногда в голову сменить длинные волосы на стрижку а-ля Дани Бун
[305] после „Ch’tis“»
[306]?
— Я уже пробовал бриться наголо а-ля Бритни. Это было, когда я пошел служить в 120-й полк транспортных войск в Фонтенбло. У меня была башка дегенерата-скинхеда, как у Эдварда Нортона в «American History X»
[307]. А так я всю жизнь, вот уж сорок три года, ношу длинные волосы. Да еще бороду отпустил в 2005-м.
— «После компартии имели ли вы дело с какой-нибудь другой партией, правительственными, антиправительственными структурами или с „Europe Ecologie“? Например, когда сделали для „GQ“ блистательную беседу с Даниэлем Кон-Бенди?»
[308]
— Нет, но Франсуа Байру
[309] должен был бы мне позвонить. Я бы рекомендовал ему перед теледебатами принимать седативные препараты.
— «Вы были в Елисейском дворце, когда вашему брату Шарлю вручали орден Почетного легиона. Саркози не предлагал вам быть министром? И еще: министром чего вы хотели и могли бы быть?»
— Нет, вы заблуждаетесь, я совсем не тот Фредерик! У меня нет никаких амбициозных устремлений, я терпеть не могу власть. Единственный раз в жизни, когда я стоял у кормила, — это когда работал литературным директором в издательстве «Фламмарион». Это было отвратительно. Я крайне ценю одиночество и свободу от ответственности.
— «О чем вам мучительно стыдно вспоминать?»
— Несколько лет назад, в принципе не так давно (мне было где-то в районе тридцатника), сам не знаю, что на меня нашло, я украл книжку в магазине ФНАК в Бобуре. Мы были с приятелем, и я смеху ради спер «Дневник» Энди Уорхола, сунул его под свитер. Разумеется, на выходе детектор завопил, и на меня набросились два охранника. А я в ту пору был литературным хроникером на канале «Пари-Премьер», у меня уже вышло несколько книг, я писал статьи в газетах! Я покраснел как рак, а покупатели смотрели на меня с презрением: зачем, мол, ему воровать книги, он ведь и так их бесплатно получает! Неприятное воспоминание, но книжка того стоила. (Я, конечно, заплатил за нее на кассе.)
— «Являетесь ли вы отцом ребенка Рашиды Дати? Если нет, знаете ли вы, кто отец?»
— Моя частная жизнь с Рашидой вас не касается.
— «Если посчитать, сколько раз в неделю вы выходите по вечерам? Сколько бокалов выпиваете? Целуетесь ли с девушками и со сколькими? Нас интересуют цифры!»
— Чтобы прийти в себя, мне нужно три дня, поэтому я выхожу дважды: в начале и в конце недели. Что меня спасает — это что я быстро пьянею, так что я пью медленно и в умеренных количествах. Касательно девушек отвечать не стану из уважения к Рашиде.
— «Кто на самом деле пишет за вас книги?»
— Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Кроме последней — ее написал Марсель Паньоль.
— «На машине какой марки вы нюхали кокаин в ночь с 28 на 29 января 2008 года, когда вас арестовали? В своей книге вы пишете, что любите машины, но при этом ругаете английские машины (которые напоминают вам о разводе родителей). Объясните почему».
— С коксом — это был черный «крайслер». Я бы, если честно, предпочел «порше», как в фильме Брета Истона Эллиса «Lunar Park» с Джеем Макинерни. Что касается английских тачек, я вовсе их не ненавижу, просто не переношу запах кожаных сидений. В детстве меня всегда тошнило в отцовском «бентли».
— «Сколько у вас друзей на „Фейсбуке“? И сколько настоящих друзей в жизни?»
— Я не хожу в «Фейсбук», аккаунты, носящие мое имя, — сплошь подделки. Какие-то психопаты выступают там от моего имени. Зато в Myspace действительно я, и там у меня 16 тысяч виртуальных друзей, и расточаемые ими панегирики нередко спасают меня от депрессухи. В реальной жизни друзей у меня в тысячу раз меньше: шестнадцать, если точнее, и это уже немало.
— «Какая из ваших книг лучшая?»
— Все, кто читал, говорят, последняя. С одной стороны, это приятно, но с другой — оскорбительно. Что же получается, до сих пор я полную туфту писал?
— «Шарль Бодлер говорил о шлюхах с двояким чувством: с влечением и отвращением. Похоже, что к Бегбедеру тоже относятся двояко: вами восхищаются и вас ненавидят. Напрашивается вопрос: вы что, шлюха?»
— Честно говоря, я этой ненависти не чувствую. Люди, с которыми я общаюсь, на 99 процентов очень любезны. Но я понимаю, что могу порой вызывать раздражение. Это из-за моего кажущегося высокомерия, которое является результатом (и в этом парадокс) моей болезненной застенчивости. Шлюха ли я? Мы все жаждем соблазнять, нравиться, быть любимыми — я это часто повторяю. Мы живем в обществе, где все собой торгуют, и в этом нет ничего особо плохого.
— «Вы жили в восьмидесятые, девяностые, двухтысячные годы. Какое десятилетие было у вас лучшим? И почему?»
— Одно из открытий, которые я сделал, когда писал «Французский роман», — это что лучшим периодом было первое десятилетие моей жизни. То есть с конца шестидесятых до конца семидесятых. Я был любимым ребенком, меня холили и лелеяли, жил я в роскошных домах с прислугой — в Нейи и в Аквитании — в По и Гетари. Теперь все эти дома давно проданы. Об этом периоде я сохранил мало воспоминаний, что, возможно, делает его в моих глазах таким волшебным. У меня осталось впечатление утраченного рая, канувшего в Лету счастья, какой-то неописуемой феерии… Мои родители были молоды, беззаботны, слушали хорошую музыку, и у меня тоже не было никаких проблем — этого мира больше нет.
