Ф. Б. Ты имеешь в виду помощь писателям?
М. У. Нет, я имею в виду традицию, когда писатели снимают кино.
Ф. Б. Кто у нас был? Паньоль
[243], Кокто…
М. У. Да все, по сути. Я, кстати, много чего почерпнул из твоей статьи в журнале «Лир». Про Саган я не знал, например.
Ф. Б. И Ромен Гари.
М. У. Про Гари я тоже не знал. Это все же интересный опыт.
Ф. Б. Безусловно, но это противоположно писательству. Писать — это создавать нечто, что породит в мозгу читателя образы. А режиссер должен снимать, монтировать, склеивать картинки из расчета 24 кадра в секунду. Это абсолютно противоположно тому, что делает писатель. Воспользуюсь сменой темы, чтобы водворить гениталии на место.
М. У. Да, водвори уже.
Ф. Б. Скажи, на съемочной площадке у тебя было свое кресло с надписью «Уэльбек»?
М. У. Не было.
Ф. Б. А у тебя ни разу не было ощущения, что ты делаешь нечто противоположное тому, что делаешь обычно как писатель?
М. У. Не припомню, не было. Зато приходилось иметь дело с персонажами. Персонажи — в книге — очень независимы.
Ф. Б. Это точно. Как и актеры.
М. У. Когда снимаешь фильм, актеры все же слушаются, хотя в некотором смысле задают тон. А когда пишешь книгу, ты персонаж сначала придумываешь, потом помещаешь его в реальный контекст, а дальше ты уже не хозяин. В фильме же самое сложное — это кастинг, подбор актеров, которые потом создают определенный колорит. Этого ты возьмешь или того — далеко не одно и то же, потому что каждый привносит свою тональность…
Ф. Б. Ты хочешь сказать, что в действительности писатель не так свободен, как принято считать. И что режиссер, подбирая актеров, действует приблизительно так же, как писатель со своими персонажами.
М. У. Да, в какой-то момент это похоже. Настоящий писатель обладает определенной свободой. До тех пор, пока не введены персонажи. Что объединяет писателя и режиссера, так это именно персонажи, притом что технически все происходит по-разному. Так или иначе, речь идет либо о живых людях, либо о вымышленных. Ты вообще помнишь, что в книгах бывают персонажи?
Ф. Б. А то!
М. У. И киногероев тоже помнишь. Интересно было бы снять об этом фильм, потому что это два разных подхода к одной проблеме.
Ф. Б. И теперь тебе хочется засесть за новый роман?
М. У. Да, снова хочется писать. Люди осточертели… Не терпится побыть в одиночестве.
Ф. Б. Когда стало известно, что Мишель Уэльбек собирается снимать кино, никто не мог себе представить, как это он будет управляться с командой в пятьдесят человек.
М. У. Как нечего делать.
Ф. Б. Им легче вообразить тебя в ирландской глуши.
М. У. Люди не знают, но надо, чтобы им это говорили: я очень милый человек.
Ф. Б. Да, это правда.
М. У. Так что для меня не составило труда руководить пятьюдесятью, все были вполне себе довольны. Помню, ко мне подошла монтажница и говорит: съемки прошли на редкость спокойно. Так что нет, все было о’кей.
Ф. Б. И тебе не приходилось орать дурным голосом, как это делал Морис Пиала
[244]? Не приходилось изображать муки творчества режиссера?
М. У. Это не в моем духе. Иногда у меня бывает удрученный вид — этого вполне довольно.
Ф. Б. А как тебе удается говорить «нет», если человек два месяца делал декорации, а тебе они не подходят?
М. У. Я принимаю удрученный вид, и это работает.
Ф. Б. Ты сокрушенно вздыхаешь?
М. У. Нет, печально качаю головой. У меня хорошо получается быть скорбным.
Ф. Б. Да, ты в такие минуты похож на мультяшного пса Друпи.
М. У. Не, серьезно, в плане руководства все было тип-топ. С чем были проблемы — я уже говорил, — так это с борьбой за власть. Но об этом неохота.
Ф. Б. Что, прям доходило до конфликтов? С кем? С продюсерами, со спонсорами?
М. У. Да, с продюсером.
Ф. Б. И поэтому ты теперь хочешь вернуться к литературе? Помнится, ты говорил, что хочешь написать роман про Америку.
М. У. Хорошо, что ты мне задал этот вопрос, потому что там, где я теперь, — это очень близко к Америке. Если бы ты тут пожил, ты бы сам в этом убедился. По правде, Америка зачаровывает. Это же властители мира. Они немного отличаются от европейцев, но чем — это мало кто понимает. Так вот, если задуматься о том, как живет Ирландия, начинаешь понимать.
Ф. Б. Начинаешь понимать, почему они не хотят в Европу?
М. У. Нет, начинаешь понимать, в чем разница.
Ф. Б. Властители мира понемногу превращаются в свергнутых властителей?
М. У. Нет пока. Это произойдет, но пока что они считают себя королями. Они властвуют и будут властвовать с военной точки зрения. В твоем предпоследнем романе ты же пишешь об Америке… Ездить туда — невелика радость, куча всяких препонов… Я даже не знаю, есть ли у меня в паспорте электронный чип. Впрочем, в декабре я все равно собираюсь в Майами.
Ф. Б. Ты там собираешься толкнуть грандиозный антиглобалистский спич?
М. У. Не, буду разгуливать со стильно упакованными шлюхами на ярмарке современного искусства «Арт-Базель»
[245].
Ф. Б. «Арт-Базель»! Это что-то из ряда вон, кажется.
М. У. Кроме шуток, Ирландия совсем другая…
Ф. Б. Ага, я два часа добирался от Дублина до этого замка. Кругом красотища неземная, но у меня было чувство, что я еду через Страну Басков — с той разницей, что тут левостороннее движение.
М. У. Пейзажи похожи, но это совершенно другая реальность. Становится ясно, почему именно англосаксы изобрели капитализм. Возьмем хотя бы больной для меня вопрос помоек…
