М. У. Я никогда не жил в Испании.
Ф. Б. Как же, ты жил на юге Испании.
М. У. Да нет, я просто снимал домик, это был отпуск.
Ф. Б. Мой вопрос остается в силе. Твой персонаж умирает в Ирландии. Но ты, Мишель, ты ведь не собираешься умирать? Ты только что толковал о самоубийстве. Ты меня пугаешь.
М. У. Ну да, собираюсь, разумеется, никакой сенсации в этом нет.
Ф. Б. Конечно, я понимаю, но Ирландия у тебя ассоциируется с чем-то роковым.
М. У. Здесь умирать нельзя. Слышишь? Издалека доносится ирландское пение.
Ф. Б. Как звуковой фон. Уточню, что мы находимся в баре замка Дромоленд и что рядом с нами местный оркестр играет традиционные печальные песни.
М. У. Фольклор всегда печален.
Ф. Б. И всякий раз непременно речь идет о рыцаре, отправляющемся на поиски своей возлюбленной, но, когда он ее находит, она оказывается брюхатой от кого-то другого. Я сказал это, чтобы заставить тебя защищать Ирландию, ее изумрудные луга, на которых пасутся мычащие коровы…
М. У. На самом деле тут гораздо больше блеющих баранов. Пейзажи начинаешь ценить, когда стареешь. Отличное пристанище для пенсионеров.
Ф. Б. Мишель Деон
[227] это оценит. Почему, когда стареют, начинают ценить пейзажи?
М. У. От человека зависит. Ты вот где свое детство провел?
Ф. Б. Я его не слишком хорошо помню, но, кажется, это было в Нёйи-сюр-Сен.
М. У. Да нет же, не можешь не помнить.
Ф. Б. Я не помню, но пытаюсь восстановить, расспрашиваю и хочу об этом написать. Сначала я жил в Нёйи-сюр-Сен, потом в Стране Басков, в Берне, потом был лицей в Париже. А ты где жил?
М. У. В департаменте Йонна. Кстати, в скобках… Я написал кое-что для одного журнала — «Фасад» называется. Они задумали такую штуку: приехать в деревню, где я жил в детстве. Там — интервью и репортаж «Уэльбек убивает», и я там курю во всех общественных местах… А зачем, собственно, я все это тебе рассказываю?
Ф. Б. Ты вернулся в свою деревню и на тебя нахлынули воспоминания?
М. У. Да, все всплывает.
Ф. Б. Ты говорил, что к старости начинаешь любить сельские пейзажи. И главным образом — пейзажи своего детства.
М. У. По правде, я знаю очень мало коренных парижан, которые бы детство провели в Париже. Я думаю, те, что провели детство в сельской местности, старея, хотят туда вернуться. Количество окружающей зелени и деревьев становится к старости важным фактором.
Ф. Б. И еще смотреть на небо, на облака, на озеро — присутствие воды тоже очень важно. В конце «Частиц» у тебя есть такая фраза, воспроизведу по памяти: «Мишель вошел в море, в воду, в небо». Что-то в этом роде, но в тексте лучше.
М. У. Да, гораздо лучше, там это прописано. Я над этим куском попотел.
Ф. Б. Это фраза-предвестник. Ведь когда ты ее писал, ты еще не знал, что уедешь в Ирландию. Я немного пережимаю с этим вопросом. Не волнуйся, сейчас перейдем к другому.
М. У. Да нет, хороший вопрос, я отвечу всерьез.
Ф. Б. Благодарствую.
М. У. Когда я писал эту концовку, я был в Ирландии. Я еще не жил здесь, но внутренне, видимо, смутно решил тут обосноваться. А потом «Элементарные частицы» стали очень хорошо продаваться, я заработал кучу денег и почти сразу же переехал сюда.
Ф. Б. Вывод: Ирландия — не только налоговый рай. Это подлинный рай — с небом, грязью и прочими радостями. Я замечал: когда сочиняешь истории, они потом сбываются. С тобой именно это и случилось, и это весьма показательно. Если почитать твои книги, то рождается надежда, что человек будет жить вечно.
М. У. Да… Но я, возможно, когда-нибудь уеду из Ирландии, потому что мне снова захочется слышать французскую речь. Ну ладно, валяй, задавай свои вопросы.
Ф. Б. У тебя испортились отношения с Францией или нет?
М. У. По правде говоря, да. Вернее, это у нее испортились отношения со мной. Французы агрессивны.
Ф. Б. А когда ты острее всего это почувствовал? Это, наверно, потому, что признание к тебе пришло слишком быстро. Некоторые авторы с десяток книг напишут, прежде чем найдут своего читателя, да еще далеко не массового. У тебя наоборот. Ты во Франции ощущаешь неблагодарность. Но у меня впечатление, что это касается скорее прессы, чем читателей.
М. У. После того как вышла моя биография, отношение ко мне резко ухудшилось.
Ф. Б. Биография, написанная Демонпионом
[228]. Ты действительно реагируешь на все эти уколы, на книжицу, написанную твоей матерью
[229]? И тебе не наплевать?
М. У. Нет, не наплевать.
Ф. Б. Иначе говоря, тебя с души воротит оттого, что есть люди, которые все это публикуют, и, кроме того, есть люди, которых все это интересует?
М. У. Да, ты правильно выразился. С души воротит.
Ф. Б. Когда ты говоришь, что на тебя ополчилась вся пресса, первое впечатление, что у тебя паранойя.
М. У. Нет, я не параноик. Но есть вещи, которые касаются меня лично и не должны появляться в прессе. Я не стал опровергать биографию, написанную Демонпионом, потому что нет ничего гнуснее, чем множить все эти разбирательства с целью восстановить справедливость. И все же это ненормально, что такая книга появилась, и еще менее нормально, что пресса развозит всю эту грязь.
Ф. Б. Ты не думаешь, что в любой стране успех порождает зависть, ненависть и желание нагадить? Возьми, к примеру, Америку и Брета Истона Эллиса. Когда вышел его «Американский психопат», ему стали угрожать расправой, а «Нью-Йорк таймс» подняла его на смех…
М. У. Французы хуже.
Ф. Б. Думается, жизнь популярных авторов всегда нелегка.
М. У. Ну, мой случай особенный.
Ф. Б. Особенный в смысле ненависти?
