Ф. Б. Никогда не пробовал. Если хотите, давайте как-нибудь попробуем вместе. Хотел бы я посмотреть, как ЛСД действует на Финкелькраута!
А. Ф. Однажды… Ну да ладно.
Ф. Б. Вы не хотите назвать адреса?
А. Ф. Я люблю назначать встречи в самом обычном кафе, «Ростан» называется. В восьмидесятые годы мне нравилось ходить в «Клюни». Сейчас там «Пицца-Хат» или что-то в этом духе. Заведение было несколько обшарпанным и грязным, находилось на втором этаже, но атмосфера там была космополитическая, в духе Йозефа Рота
[213]. Однако этого места больше нет. Так что мое последнее пристанище — «Ростан».
Ф. Б. А какое путешествие вы хотели бы совершить?
А. Ф. Я хотел бы снова, но на этот раз уже с умом, повторить путешествие, которое совершил в шестнадцать лет автостопом. Мои родители, трепетно меня опекавшие, вдруг отпустили меня! Это была Шотландия. Я хотел бы получше изучить Уэльс и Норвегию. Но, увы, моя жена жаждет солнца.
Ф. Б. А вас тянет на север, к зелени и холмам!
А. Ф. Да, я хотел бы проехаться по Европе. Хочется получше узнать европейские города, которые я видел поверхностно, например Берлин или итальянские городки. Это какая-то внутренняя потребность. Европеизируюсь, можно сказать. Хотя Африка меня тоже привлекала. Я побывал в Кении, но теперь это становится все труднее из-за конфликта между городской нищетой и организованным туризмом. Ехать в Африку по следам Карен Бликсен
[214] уже невозможно. Хотелось бы, но невозможно.
Ф. Б. Последний вопрос: Ален Финкелькраут, вы демократ?
А. Ф. Конечно демократ, а кем же мне еще быть? Роялистом?
Ф. Б. Может быть, поборником элитизма? Вы только что рассуждали об аристократизме в культуре.
А. Ф. Я думаю, что демократия — это наилучший государственный строй, потому что в ней всегда есть некая незавершенность. В демократии уже заложены этические вопросы и критерии оценки ее успешности. Но я пытаюсь одновременно защищать демократию как строй, жажду ее распространения и критикую как процесс, затягивающий нас в неопределенность, взаимозаменяемость и всеобщую уравниловку. Как граждане мы все равны. Это равенство надо оберегать, но я думаю, что если демократия выйдет из берегов и затопит все кругом, то демократическое общество станет невыносимым.
Ф. Б. Это значит, что вы демократ черчиллевского толка. Вы считаете, что демократия — это наихудший государственный строй, если не считать всех остальных.
А. Ф. Нет, я считаю, что это наилучшая форма правления из всех возможных. Что меня с Черчиллем объединяет, так это подчеркивание слова «строй». Надо любить демократию как политический строй, но не требовать, чтобы все в мире подчинялось принципам демократии. Если в школе царит демократия, то это уже не школа. В демократии должно быть место отличию, выделению по заслугам. Различия нужны, их надо предусматривать, принимать иерархию и взаимное уважение.
Ф. Б. Эй, там! Если ты меня уважаешь, то и я тебя тоже.
А. Ф. Замечательный итог!
Замок Дромоленд, неподалеку от Шеннона (Ирландия). Когда я приземляюсь с трехчасовым опозданием (дурацкая история с просроченным паспортом), уже начинает смеркаться и моросит. В небе радуга, под ней коровы щиплют съедобную зелень. Оранжевые облака, белые домики — ну прямо как в новеллах Эдны О’Брайен
[216]. Мишель Уэльбек отличается гостеприимством — в смысле, манией величия. Он решил принять меня в средневековом замке, окруженном лужайками гольф-клуба, на берегу озера, в котором плещется отражение луны. Я за свою жизнь видел несколько гранд-отелей, но ни один не переселял меня так ощутимо в пространство «Барри Линдона»
[217], как Дромоленд: зубчатые башни, галереи с рыцарскими доспехами и страшными картинами по стенам. Накануне выхода фильма по своему роману «Возможность острова» великий французский писатель готовится к осаде: припасает кипящее масло и расплавленный свинец. Странствующего рыцаря он принимает в «Smoker’s Area» с полуночи до четырех утра.
М. У. Мне, признаться, осточертело отвечать на вопросы. Я вот думаю, не взяться ли и самому за интервью.
Ф. Б. А что, это дает некоторую передышку. Тебе стоит попробовать.
М. У. Ты считаешь? Забавный эпизод: когда я на стойке регистрации назвал наши имена, для них это был пустой звук, но, когда я произнес «Конде Наст»
[218], они забегали. Вероятно, они принимают нас за критиков отельного бизнеса из «Конде Наст Трэвелер»… Улыбаются теперь напропалую. Меня, кстати, зовут работать в некоторые газеты. Я дал согласие «Вэнити фейр» — их тоже «Конде Наст» издает. Может, я тоже интервью брать буду.
Ф. Б. Когда задаешь вопросы сам, то контролируешь беседу. Тогда как в роли интервьюируемого ты ничего не можешь проконтролировать, и это очень неприятно. Давай поговорим об этих двух молодых дамах, что хихикают там за столиком, потягивая пинаколаду.
М. У. Да ну их…
Ф. Б. Это типичные ирландки? Одна сидит во вьетнамках, что довольно странно, учитывая прохладную погоду. На другой — белые кроссовки. Похоже, Ирландия сильно изменилась со времен строительства этого замка. Я могу тебе даже сказать, когда Дромоленд-касл был построен: в 1475-м.
М. У. Это действительно старинный замок, тем не менее он похож на Диснейленд.
Ф. Б. Ну что, я начинаю задавать вопросы?
М. У. Погоди. Прежде чем начать, я хочу сказать кое-что интересное, обобщающее. Когда журналисты берутся писать романы, у них, как правило, плохо получается. С другой стороны, принято считать, что работать журналистом полезно, чтобы лучше узнать мир. К примеру, если бы я работал в «Вэнити фейр», то мог бы взять интервью у Роналдиньо
[219] или у кого-нибудь еще, кого бы я без этого никогда не увидел. В принципе, это интересно.
