С. Л. Да, точек соприкосновения у нас оказалось немало! Один начинал фразу, другой ее заканчивал. Это касалось и воспоминаний, и вполне конкретных вещей — просто невероятно. Что до книги, сначала у меня ничего не было. Какие-то отдельные эпизоды, которые я пытался слепить вместе. Но не было структуры, продуманного плана — так что иные куски до сих пор болтаются без дела и неизвестно, куда их девать. Самые страшные дни в моей жизни — это последние три дня работы над книгой, когда надо было заканчивать, а сюжетной канвы все еще не было. То мне казалось, что какой-то кусок слишком растянут. То, что некий персонаж появляется и исчезает так незаметно, что его можно спутать с другим персонажем… В первую очередь я работал над темами, потом стала вырисовываться структура. Что мне самому нравится как читателю — это когда автор начинает рассуждать о чем-то, а я не могу понять, зачем он это делает. Я пытался делать то же, когда писал. Мне хотелось, чтобы читатель задался вопросом: зачем он нам это рассказывает? Так, в «Антологии видений» я говорил обо всем на свете, кроме фабулы, это был своего рода литературный принцип. На презентациях книги я делаю то же самое: говорю о чем угодно, только не о романе. Когда говоришь о чем-то, не говоря об этом напрямую, это создает некий побочный эффект.
Ф. Б. Да, но если читатель не понимает, к чему ты клонишь, надо, чтобы у тебя в книге было что-то, что его зацепит: стиль, музыка языка, точные сведения, юмор, живые диалоги… Ведь полно писателей, которые тоже пишут ни о чем и которых смертельно скучно читать!
С. Л. Разумеется. Я очень люблю в предисловии к роману «У подножия вулкана» Малькольма Лаури
[134] одну фразу, которая отсылает к Жюльену Грину: «В своем ключевом романе „Полночь“ Жюльен Грин признается, что так до конца и не понял, зачем он пишет». Лаури эту фразу любил относить к себе. «У подножия вулкана» — это история человека, который пытается вернуть отношения с женщиной, с которой давно расстался, но, кроме взывания к призраку, временами его посещающему, в романе говорится еще про многое другое.
Ф. Б. Если бы «Антология видений» была всего лишь историей человека, который потерял сестру, изнасилованную и в четырнадцать лет ставшую проституткой, меня бы книга не заинтересовала. Но, читая ее, я хохотал до слез и думал: этот парень еще больший сноб, чем я сам, он пересказывает историю барона Ампена
[135], который в «Клубе-78» дал пощечину Элли Медейрос
[136]! Люди могут подумать: ба, да это ж Бегбедер написал, тут ведь через слово упоминаются ночные заведения семидесятых годов, это наверняка в духе Брета Истона Эллиса. Светскость твоей книги, возможно, вызвала прохладное к ней отношение, но мне именно это и понравилось, и я не стыжусь в этом признаться.
С. Л. Фразы типа «Горничная, которая идет работать на яхту стоимостью двадцать миллионов, должна представлять себе, что ее там ждет» — я слышал их в модельном агентстве, где про манекенщиц говорили как про рабочий скот. Работая в женской прессе, в журнале «Двадцать лет», я развил этот юмористический стиль. Вместе с главным редактором Изабель Шазо мы вволю повеселились. Мы придумывали для наших четырнадцатилетних читательниц всякие трешевые тексты типа «Ненавижу своего отца» или «Моя бабушка ворует в супермаркетах». Или еще «Жить с гением» — умора! Этот последний текст начинался с фразы «Хайдеггер — мудак». Помню, из-за этих фраз Изабель переругалась со всеми своими друзьями. Кстати, Уэльбек тоже работал какое-то время в журнале «Двадцать лет».
Ф. Б. Сила «Антологии видений» — в ее серьезности и в ее легкомыслии. И ни грана патетики.
С. Л. Сначала лирический взлет — и вдруг резко вниз. Это блестяще удавалось Бальзаку. К примеру, он описывает какую-нибудь замечательную женщину, с пушком на верхней губе, как ему нравилось, а потом заканчивает фразой: «Впрочем, иные могли бы счесть ее толстухой».
Родившийся в 1931 году в Ричмонде один из крупнейших летописцев Америки заметил в шестидесятые годы, что, надевая белый костюм, он становился мишенью журналистов. Это избавляло его от необходимости пространно объяснять им, почему он написал ту или иную книгу. Его белый костюм был одновременно притчей во языцех, объектом для зубоскальства, броней и маневром для отведения глаз
[138].
Сижу напротив этакого Эдди Баркли
[139] от литературы и осознаю, что расчет его действует безотказно. Вот уже четверть часа, как мы обсуждаем его доспехи. Когда я имел неосторожность напомнить ему, что он одевается, как Марк Твен, он заметил, что, принимая решение одеваться во все белое (стояла нью-йоркская зима, а значит, белый костюм выглядел еще нелепее, чем сейчас, на фоне голубого парижского неба), он не знал об этой пощечине общественному вкусу со стороны автора «Гекльберри Финна», который, в свою очередь, заявил: «Я не хочу иметь претенциозный вид, но мне не помешает, если на меня будут обращать внимание». С тех пор это стало его девизом.
Т. В. Фраза, которую я чаще всего слышу, меня забавляет: «Да что он о себе воображает!» Я недавно и машину перекрасил в белый. Сиденья из белой кожи, пол из белого винила, даже дверные ручки и шины белые. Похоже на фарфоровый сервиз на колесах.
Ф. Б. У вас вид старого сутенера, отправляющегося на собственную свадьбу!
Он смотрит на меня ошарашенно и, наверно, думает: «Да что он о себе воображает!» Потом, догадавшись, что я строю из себя его самого, разражается смехом. Хе-хе-хе! Я рад, что развеселил своего учителя. Это что касается костюма. Переходим к содержанию.
Его последний роман называется «Я, Шарлотта Симмонс». Это история девушки — прилежной и аккуратной, примерной ученицы, немного зажатой, которая приезжает в кампус престижного американского университета (в романе заведение называется Дюпон, но в реальности это либо Гарвард, либо Стэнфорд). Шарлотта падает с небес на землю — как и все герои Вулфа (возьмите золотого мальчика в «Кострах амбиций» или богатея-риелтора из «Мужчины в полный рост»). Эта тихая студенточка видит своими глазами, что такое высшее образование для будущей мировой политической и экономической элиты: отбор по гендерному принципу, презрение к интеллигентам, непрекращающиеся попойки, оргии, футбол и блевотина. Когда в связи с этой книгой поминают «Правила секса», второй роман Брета Истона Эллиса, рисующего приблизительно ту же картину упадка нравов, Вулф утверждает, что не читал его, хотя и признает, что его книга вписывается в череду английских «campusnovels» от Кингсли Эмиса до Дэвида Лоджа. «Я, Шарлотта Симмонс» затрагивает в высшей степени актуальные проблемы, и я рад, что писал об этом романе в «Фигаро-магазин», потому что знаю: этот журнал читают и в кампусе Высшей коммерческой школы (в Жуи-ан-Жоза), и в Высшей школе экономических и коммерческих наук (в Сержи-Понтуаз). Молодежь, которой в будущем предстоит руководить крупными предприятиями, вместо учебы занята исключительно тем, что пьет и трахается, — иначе говоря, в упор не желает видеть мир, которым скоро будет вертеть по своему усмотрению. Вот этот-то период веселых каникул, разгульной вольницы и описывает на шестистах страницах Том Вулф.
