Любовь моя, мои телеграммы не могут быть очень горячими, так как оне проходят через столько военных рук, но ты между строками прочтешь всю мою любовь и тоску по тебе.
Мой милый, если ты как-нибудь почувствуешь себя не в порядке, непременно позови Федорова
[189], неправда ли, и присматривай за Фредериксом.
Мои усердныя молитвы следуют за тобой днем и ночью. Пусть Господь хранит тебя, пусть он оберегает, руководит и ведет тебя, и приведет тебя здоровым и крепким домой.
Благословляю и люблю тебя, как редко когда-либо был кто любим, и целую каждое дорогое местечко, и прижимаю тебя нежно к моему сердцу. Навсегда твоя собственная старая женка.
Образ будет лежать эту ночь под моей подушкой, прежде чем я перешлю тебе его с моим горячим благословением.
4.
Царское Село, 20 сентября 1914 г.
Мой собственный, дорогой,
Я отдыхаю в кровати перед обедом, девочки пошли в церковь, а Беби
[190] кончает обед. У него только изредка легкие боли. Ах, любовь моя, было тяжело прощаться с тобой и видеть твое одинокое бледное лицо, с большими грустными глазами, в окне вагона. Мое сердце говорило: возьми меня с собой. Если бы только был Н.П. С.
[191] с тобой или Мордв.
[192], если бы около тебя было молодое любящее лицо, ты бы чувствовал себя менее одиноким, и тебе было бы «теплей». Я пришла домой и потом не выдержала: расплакалась, молилась, потом легла и курила, чтобы оправиться. Когда глаза мои стали более приличными, я пошла к Алексею и лежала некоторое время около него на диване, в темноте. Отдых успокоил меня, так как я была утомлена во всех отношениях. В четверть пятаго я спустилась, чтобы видеть Лазарева и дать ему маленькую икону для полка. Я не сказала, что это от тебя, так как в таком случае ты должен был бы дать (такие иконы) всем вновь сформированным полкам. Девочки работали в складе. В четыре с половиной Татьяна
[193] и я принимали Нейдгардта
[194] по делам ее комитета. Первое заседание будет в Зимнем Дворце в среду после молебна. Я опять не буду принимать участия. Это утешительно видеть, как девочки работают одни. Их лучше узнáют, и они выучатся быть полезными. Во время чая я читала доклады и потом получила, наконец, письмо от Виктории
[195] с датой 1/13 сентября. Оно долго шло с курьером. Я выписываю то, что может тебя интересовать:
«Мы пережили тревожные дни во время продолжительного отступления союзных армий во Франции. Совершенно между нами (так что, милая, не рассказывай об этом), французы вначале предоставили английской армии выдержать весь напор сильной немецкой атаки с фланга, и, если бы английские войска были менее упорны, не только они, но и все французские силы были бы разгромлены. Теперь это поправили, и два французских генерала, которые были в этом деле виновны, смещены Жоффром и заменены другими. Один из них имел в своем кармане шесть нераспечатанных записок от английского главнокомандующего Френча. Другой в ответ на призыв о помощи все время сообщал, что лошади его слишком устали. Это уже, однако, история, но она стоила нам жизни и свободы многих хороших офицеров и солдат. К счастью, удалось скрыть это, и здесь большей частью не знают о случившемся». 500.000 новобранцев, которые требовались, почти добраны и целый день усердно упражняются. Многие представители высших классов поступили в войска и дают хороший пример. Говорят о том, чтобы призвать еще 500.000, включая контингенты из колоний. Я не уверена в том, чтобы план перевозки индийских войск, чтобы драться в Европе, мне нравился, но это отборные полки и, когда они служили в Китае и Египте, они держали прекрасную дисциплину, так что сведущие люди уверены, что они будут себя прекрасно вести, не будут грабить или совершать убийства. Все высшие офицеры – англичане. Друг Эрни, магараджа Бисканира прибывает с своим собственным контингентом. В последний раз я его видела в качестве гостя у Эрни в Вольфсгартене. Джорджи
[196] написал нам отчет о своем участии в морском деле под Гельголандом. Он командовал на передней башне и выпустил целый ряд снарядов. Его начальство говорит, что он действовал хладнокровно и рассудительно. С.
[197] обедают у нас, так что я перестану писать и немного закрою глаза, и кончу письмо сегодня вечером.
Мари и Дмитрий
[198] были в духе, они ушли в 10 часов, чтобы поспеть к Павлу. Беби тревожился и заснул только после 11, но сильных болей не было. Девочки пошли спать, а я сделала сюрприз Ане, лежавшей на диване в большом дворце. У нее теперь закупорка вен, так что княжна Гедройц
[199] опять была у нее и сказала ей, чтобы она полежала несколько дней. Она ездила на моторе в город, чтоб видеться с нашим Другом
[200], и это утомило ее ногу. Я вернулась в 11 и легла спать. Инженер-механик, кажется, недалеко. Мое лицо завязано, так как челюсть слегка болит, глаза все еще болят и распухли и сердце тоскует по драгоценнейшем существе на земле, принадлежащем старой Sunny
[201]. Наш Друг счастлив за тебя, что ты поехал, и был так рад увидеть тебя вчера. Он всегда боится, что Bonheur, т. е. галки, хотят, чтобы он достал трон п.
[202] или Галицкий. Это их цель. Но я сказала Ане, чтобы она его успокоила, что даже из чувства благодарности ты бы этого никогда не рискнул. Гр.[игорий] любит тебя ревниво и не выносит, чтобы Н.
[203] играл какую-либо роль. Ксения
[204] ответила на мою телеграмму. Она грустит, что не видела тебя до твоего отъезда. Ея поезд пошел. Я ошиблась: Шуленбург не может быть здесь ранее завтрашнего дня или вечера, так что я встану, чтобы только пойти в церковь, немного позднее. Посылаю тебе шесть маленьких предметов, чтобы кое-кому сделать подарки. Может быть, Иванову
[205], Рузскому или кому ты захочешь. Их придумал Ломан. Эти блестящие мешки должны защищать от дождя и от грязи. Милушка, я теперь кончаю и оставляю письмо за дверью, оно должно быть отправлено утром в половине девятого. Прощай, моя радость, мое солнышко, Ники, дорогое сокровище. Беби тебя целует, и женка покрывает тебя нежными поцелуями. Бог благословит, охранит и укрепит тебя. Я целовала и благословляла твою подушку, все, что у меня в мыслях и в молитвах, нераздельно с тобой. Твоя собственная Alix.
