Неудачная война, окончившаяся унизительным перемирием, явилась лишь одним из эпизодов, отметивших ту эпоху. По всей России не прекращались битвы. Терроризм стал повседневной реальностью. На улицах Петербурга и других городов империи убивали государевых слуг. Крестьяне грабили, убивали, жгли помещичьи усадьбы. Для императора и его семьи стало небезопасно путешествовать по стране.
6 января 1905 года на Неве перед Зимним дворцом происходила традиционная церемония водосвятия. Как всегда на льду был сооружен помост для императора, свиты и духовенства. Члены императорской семьи, дипломаты и придворные наблюдали за происходящим из окон дворца.
Во льду была проделана прорубь – Иордань, – куда митрополит Санкт-Петербургский погрузил свой золотой крест, торжественно освятив воду в Иордани. После церемонии водосвятия раздался салют из орудий Петропавловской крепости, находившейся на противоположном берегу Невы
[169]. Обычно салют производился холостыми зарядами. Но в 1905 году, несмотря на все меры предосторожности, группе террористов удалось проникнуть в крепость и зарядить орудия боевыми снарядами. Одним из снарядов был тяжело ранен городовой, стоявший позади императора
[170]. Второй ударил в Адмиралтейство. Третьим снарядом разбило окно во дворце – всего в нескольких метрах от того места, где стояли вдовствующая императрица и великая княгиня. Осколками стекла осыпало их туфли и платья. Из разбитого окна слышались крики, доносившиеся снизу. Все пришли в замешательство – полицейские и военные бегали во всех направлениях. В течение нескольких минут ни мать, ни дочь не смогли обнаружить невысокую, худощавую фигуру императора. Затем они увидели его. Государь стоял на том же месте, на котором находился в начале церемонии. Стоял, не шевелясь и очень прямо.
Обеим женщинам пришлось ждать, когда император вернется во дворец. Увидев сестру, он рассказал, что услышал, как просвистел над его головой снаряд.
– Я понял, что кто-то пытается убить меня. Я только перекрестился. Что мне еще оставалось делать?
– Это было характерно для Ники, – прибавила великая княгиня. – Он не знал, что такое страх. И в то же время казалось, что он готов погибнуть.
Три дня спустя над Петербургом разыгралась буря почище этой. В воскресенье 9 января толпы рабочих, предводительствуемые священником Георгием Гапоном, пересекли Троицкий мост и шли по набережным к Зимнему дворцу, чтобы передать петицию императору. Им сообщили, что император находится в Царском Селе. Но демонстранты не поверили. Они продолжали ломиться вперед. В конце концов, жестокость полиции и жестокость дикой толпы столкнулись между собой. Открыли огонь казаки. Девяносто два рабочих было убито, и почти триста – ранено.
Этот день вошел в русскую историю как «Кровавое воскресенье». По-видимому, цензоры пропустили все телеграфные отчеты, посланные за границу иностранными корреспондентами, аккредитованными в Петербурге. Факты сами по себе должны были потрясти Европу, но зарубежные корреспонденты, за многими исключениями, значительно увеличили число жертв и описали инцидент гораздо более мрачными красками, чем это было на самом деле. Не сообщалось в их отчетах ни о том, что в полицию швыряли камни, ни о множестве автомобилей, разбитых толпой по пути к Зимнему, ни о том, что большинство мирных жителей столицы спряталось у себя дома, закрыв ставнями окна и забаррикадировав двери. В опубликованных отчетах утверждалось, будто демонстрация была мирной, будто рабочие хотели лишь поведать императору о своих бедах, и якобы в действиях толпы не было и намека на революционные настроения
[171].
Великой княгини в Санкт-Петербурге в это время не было.
– За несколько дней до трагических событий Ники получил полицейский рапорт. В субботу он позвонил Мама в Аничков дворец и велел ей и мне тотчас же уехать в Гатчину. Сам он с Аликс находился в Царском Селе. Насколько я помню, единственными членами фамилии, остававшимися в Петербурге, были мои дяди Владимир и Николай, хотя, возможно, были и другие. В то время мне казалось, что все эти приготовления совершенно неуместны. Все произошло по настоянию министров Ники и высшего полицейского начальства. Мы с Мама хотели, чтобы он оставался в Петербурге и встретил эту толпу. Я уверена, что, несмотря на агрессивные настроения части рабочих, появление Ники успокоило бы людей. Рабочие передали бы ему свою петицию и разошлись по домам. Но тот злосчастный инцидент во время водосвятия взбудоражил всех высших чиновников. Они продолжали убеждать Ники, что он не вправе идти на такой риск, что его долг перед Россией – покинуть столицу, что, даже если будут приняты все меры безопасности, возможен какой-то недосмотр. Мы с Мама изо всех сил старались убедить его, что министры не правы, но он предпочел последовать их совету и первым же раскаялся в том, узнав о трагическом исходе.
Спустя меньше чем месяц террористы нанесли очередной удар. Когда Ольгин дядя, великий князь Сергей Александрович, Московский генерал-губернатор, выезжал из ворот Кремля, пересекая Красную площадь, он был разорван на куски бомбой, брошенной в его сани. Он был погребен в Москве, но на похоронах присутствовали лишь немногие члены императорской фамилии: обстановка в древней столице была столь напряженной, что нельзя было исключить новых покушений.
– В Царском Селе царило такое уныние, – вспоминала великая княгиня. – Я совершенно не разбиралась в политике. Я просто думала, что со страной и со всеми нами происходит что-то неладное. Октябрьский манифест, похоже на то, не устроил никого. Вместе с Мама мы присутствовали на торжественном молебне по поводу открытия Первой думы. Помню большую группу депутатов от крестьян и фабричных рабочих. У крестьян был хмурый вид. Но рабочие выглядели и того хуже: было впечатление, что они нас ненавидят. Помню печаль в глазах Аликс.
В течение двух лет великая княгиня не могла ездить в Ольгино. По всей России – от Белого моря до Крымского побережья, от Прибалтийского края до Урала – бушевали крестьянские восстания. Мужички жгли усадьбы, убивали, насиловали. Местные власти не могли справиться с бунтарями, и на помощь им были направлены войска. Но крамола начала проникать и в военную среду. В конце весны 1906 года на некоторых кораблях Черноморского флота произошло восстание с многочисленными жертвами. За ним последовал мятеж матросов Балтийского флота, и в течение некоторого времени Кронштадт представлял собой осажденную крепость.
