– Обожаю эту старую качалку, – говорит. – Такая она бывалая. – Потирает подлокотники, где черная краска облезла до самого дерева.
Лишь сейчас, когда ладони ее лежат на подлокотниках кресла, я замечаю проблеск у нее на пальце.
– Батюшки, это?..
Она сильно краснеет, а затем подается вперед и протягивает мне растопыренную ладонь.
– Да! Представляешь? Помолвлена. Я все думала, когда же ты заметишь. – Фальшивая радость у нее в голосе – знак того, как нам обеим неловко. – Я бы написала, рассказала тебе, но это случилось всего несколько недель назад.
Кольцо – с внушительным брильянтом посередке, в окружении брильянтовой крошки, – изощреннее всего, что я видела за целую жизнь. Говорю ей прямо:
– Красивое. От Харленда, насколько я понимаю?
Смеется.
– Конечно, от Харленда. Все стало довольно серьезным – и довольно быстро. Собираемся пожениться осенью, маленькая семейная свадьба. Столько дел, батюшки! Как я рада, что приехала. Что мы увиделись.
– Что ж. – Вспоминаю упитанного Харленда и его смешную шляпу с узкими полями. – Поздравляю.
– Спасибо. Мне ужас как важно твое благословение. – Из коридора проскальзывает шпионка Лолли, Рамона восклицает:
– Ой, какая красивая кошка! И какая большая.
– Это мейн-кун. Они все – маленькие тигры.
– Иди сюда, киса. – Рамона цокает языком, прищелкивает пальцами.
Лолли замирает, переводит взгляд с меня на Рамону.
– Не пойдет, – говорю я. – Упрямая и робкая. Как я. – Словно в доказательство, кошка бросается ко мне, сигает на колени.
Рамона улыбается.
– Ты не робкая. Тебе просто любы те, кто люб. У этой кошки так же.
Лолли выгибается у меня под рукой, требует, чтоб ее гладили, и на несколько мгновений единственный звук в комнате – ее неумолчное урчание.
В воздухе витает легкий цитрусовый аромат.
Наконец Рамона вздыхает.
– Я сломала голову, как бы об этом заговорить. Уолтон… Не знаю… – Качает головой, крутит крупную пуговицу у себя на платье. – Он милашка, я его обожаю, но ведет себя иногда убийственно.
Не понимаю, к чему она клонит. Уолтон – милашка? Она его обожает?
– Он перестал писать, – произношу я.
– Я знаю, он говорил.
Вцепляюсь Лолли в спину с такой силой, что она мяукает и впивается когтями мне в ладонь, а затем соскакивает с колен. На ладони проступает капелька крови. Вытираю ее о юбку, остается розовый след.
– Отвратительно с его стороны. Я ему говорила – и не раз. И… ну… жестоко.
Пусть и понимала я, что этот миг наступит, ни единая фибра моего существа не желает вести этот разговор.
– Рамона…
– Позволь мне продраться насквозь, каким бы ужасным оно ни было, – придется. Уолтон любит тебя – любил, видимо. Ох, Кристина. – Вздыхает. – Каждое слово из моих уст мне больно так же, как тебе их слушать, и я не хочу всего этого, но… – Умолкает. И выпаливает: – Уолтон помолвлен и женится.
Уолтон. Помолвлен. И. Женится. Что я пропустила? Помолвлен и женится на мне? Я вперяюсь в Рамону.
Уолтон помолвлен и женится.
На ком-то другом.
Как бы ни думала я о его молчании, как бы ни размышляла о причинах, эта возможность не приходила мне в голову. Но почему нет? Это же самое логичное. Он резко перестал писать. Само собой – само собой – он познакомился с кем-то еще.
Я чувствую себя так, будто меня выпотрошили и наполнили густым, тяжким воздухом. Ни думать, ни смотреть не могу: он во мне до самых глаз. Пытаюсь вспомнить, как Уолтон выглядит. Соломенная шляпа с черной корсажной лентой. Льняной пиджак. Мягкие девичьи руки. Но лицо представить не могу.
– Кристина? Все в порядке? – Лицо Рамоны уродливо растянуто. Я заглядываю ей в глаза. Словно смотрю на нее сквозь мешковину.
– Как. – Крошечное слово, один слог, даже не вопрос.
Рамона вздыхает.
– Я сама спрашивала себя миллион раз – и Уолтона тоже; умоляла его дать осмысленный ответ. Даже не уверена, понимает ли он сам, если не считать… – Голос ее стихает.
– Если не считать…
– Если не считать. – Она возится в кресле. – Расстояния. И его родителей.
– Его родителей.
– Он тебе говорил, по его словам. Что они… не одобряют.
– Не говорил.
– Не говорил?
Откидываюсь в кресле, закрываю глаза. Может, и говорил.
– Его мать – ужасная женщина. Неуемная. Хотела – хочет – для своего золотка определенную жизнь. И все таскала в дом дочку одной своей подруги, девушку из Смита,
[27] и, думаю, он со временем решил, что без толку сопротивляться; проще уступить.
– Проще, – повторяю я эхом.
– Кажется, она ничего, вообще-то. Годится. – Рамона пожимает плечами. – Хотя, конечно, я ему этого не говорила – лишь до чего я расстроена, разочарована. За тебя.
То, как она это произносит, показывает, что Рамона проводила с этой женщиной время, они бывали все вместе.
– Как ее зовут?
– Мэрилин. Мэрилин Уэйлз.
Обдумываю сказанное. Настоящий человек, с именем.
– Он ни разу не написал… не объяснился.
– Знаю. Это меня очень злит. Мы ссорились из-за этого. Я говорила ему, что он бессовестно груб. А он мне – не могу, дескать, умолял меня написать тебе, рассказать, а я, вот честно, отказалась.
Меня как будто высекли, каждое слово – плеть.
– Ты знала, что я жду, – произношу я медленно, голос крепнет, – и не избавила меня от мучений?
– Кристина? – выкликает мама сверху. – Все в порядке?
Я не свожу с Рамоны взгляда, она смотрит на меня в упор, глаза у нее наполняются слезами.
– Мне страшно жаль, – говорит она.
– Все в порядке, мама, – кричу я в ответ.
– Кто там?
– Рамона Карл.
Мама не отзывается.
– Он тебя не заслужил, – шепчет Рамона.
Качаю головой.
– Да, он смышленый, бывает милым, но, вот честно, – слабак. Я теперь это понимаю.
– Замолчи, – говорю я. – Просто замолчи.
Подаваясь вперед в кресле, Рамона говорит:
– Кристина, послушай. В море найдется и другая рыба.
– Нет, не найдется.
– Найдется. Мы выловим тебе отличную.
