– Я не доверяю начальнице нашей деревенской почты: она тут же расскажет всем и каждому, что нами отправлена посылка – и куда отправлена. Мы ведь не хотим привлекать внимания к тому, что в принципе может не состояться, верно? А вот когда книга уже будет в красивом переплете и готова для рецензирования, тогда нам придется открыться. Но до этого еще далеко.
– Я хотел включить в книгу несколько ваших сказок. В ней уже есть в качестве иллюстративного материала несколько стихотворений Клэра, Вордсворда, Мильтона и других, но нет ни одной вашей басни.
– Меня смутили содержание и длина. Но затем я собралась с духом и решила написать целый сборник таких сказок. Мне очень хочется иметь свой доход. Вас это не шокирует? Не могу выразить, как хочется.
– Жаль только, что вы чуть раньше не взялись за перо.
– О, я ждала своей музы. И знаете, кто меня вдохновил? Наши муравьишки.
Когда от мистера Смита пришло ответное письмо, еще не настало время сообщить Алабастерам, что отныне он, Вильям, писатель. Мэтти Кромптон принесла письмо в его рабочую комнату, где он набивал мексиканскую птичью шкурку, с которой пришлось изрядно повозиться. Никогда прежде не видел он Мэтти такой оживленной: желтоватые щеки ее раскраснелись, дыхание было неровным. Он подумал, что она, должно быть, недели напролет с терпением хищной птицы ожидала появления почтальона. Она стояла в дверях, вся напрягшись, спрятав в юбках стиснутые кулачки, пока Вильям читал письмо сначала про себя, а потом полушепотом вслух:
Уважаемый мистер Адамсон!
Хочу сердечно поздравить Вас с Вашей великолепной «Естественной историей». Это одна из тех книг, которые сейчас необходимо выпускать как можно больше. В ней есть все, чего только можно пожелать: изобилие фактических сведений, полезные размышления, драматизм, юмор и обаяние. Я очень рад, что Вы остановили выбор на нашем издательстве, и надеюсь, ничто не помешает нашему сотрудничеству, которое, в этом нет сомнения, обещает стать весьма плодотворным.
Мэтти Кромптон глубоко вздохнула и бессильно прислонилась к дверному косяку:
– Я знала с самого начала. Знала. Но очень боялась…
– Мне едва верится…
– Не обольщайтесь пока. Я понятия не имею, какой доход принесет книга, если она будет иметь успех…
– Я тоже… тоже. – Он помолчал. – Мне бы не хотелось ничего говорить сэру Гаральду. Его работа над книгой совсем застопорилась. Вчера он изорвал в клочья значительную часть рукописи. Я чувствую, что не оказываю ему должной поддержки.
– Я понимаю…
– Стоит ли открываться? Ведь еще неизвестно, чем все это кончится. Не лучше ли нам по-прежнему держать язык за зубами? Все у нас шло хорошо… пока…
– Я буду рада, если все останется как есть. И тем больше будет потрясение… я хотела сказать изумление, когда мы наконец сообщим, чем все это время были заняты.
К тому же, правда об этом Вильям умолчал, его отношения с Алабастерами стали несколько натянутыми из-за недавнего contretemps
[41] с Эдгаром. Однажды он заметил – он был так занят другими вещами, что далеко не сразу понял это, – Эми, маленькая тараканья фея, больше не бегает по коридорам с ведрами и в выходные дни не появляется у выгона. Спустя некоторое время он осознал, что ее вообще нет в доме. Он спросил мисс Кромптон, известно ли ей, где Эми; и мисс Кромптон коротко ответила, что девочку уволили. Вильям не хотел углубляться в подробности, но, когда между делом он спросил о том же Тома, сына садовника, тот внезапно разразился взволнованной тирадой и столь же внезапно, спохватившись, умолк:
– Эми затяжелела, сэр, сейчас она в работном доме или будет там не сегодня завтра, а ведь она сама еще ребенок. Она такая безвольная, сэр, даже не знаю, как ей быть, бедняжке, ума не приложу…
Вильям вскипел: он вспомнил сцену на кухне, вспомнил Эдгара и покорно согнувшуюся Эми. Не раздумывая, он направился во двор конюшни, где Эдгар седлал Айвенго.
– Я хочу с вами переговорить.
– О чем еще? – не поворачивая головы, бросил тот.
– Надеюсь, вы не причастны к тому, что случилось с бедняжкой Эми.
– Мне ничего не известно и нет никакого дела до «бедняжки Эми».
– Я полагаю, вы лжете. Несчастная девушка попала в беду, и в том виноваты вы.
– Уж очень вы горазды делать поспешные умозаключения. И потом, не пойму, как это касается вас.
Эдгар выпустил подпругу, которую затягивал на брюхе Айвенго, и с легкой улыбкой на бледном лице взглянул на Вильяма.
– С чего это вы так о ней волнуетесь? – медленно и отчетливо выговорил он.
– Из простого человеколюбия. Ведь она совсем дитя. И она мне по душе, я переживаю за нее… все свое детство она лишь тяжко трудилась.
– Так вы социалист! Из тех, что «переживают» за маленьких трудяг. Позвольте же спросить: каков результат ваших пресловутых «переживаний»? Всем вокруг совершенно ясно, что из нас двоих вы проводили больше всего времени с этой особой. Не так ли? Подумайте, как окружающие истолкуют ваше «человеколюбие». Подумайте-ка.
– Какая нелепость. Вы сами знаете, что говорите чушь.
– Я могу ответить тем же: ваше обвинение нелепо. Девушка никому не жаловалась, и вы не сможете опровергнуть мои слова.
– Почему же нет? Я отыщу Эми и спрошу у нее…
– Ничего у вас не выйдет, будьте уверены. Лучше подумайте о том, что́ может решить Евгения. Я ведь могу и ей кое-что сказать.
У Вильяма кровь застучала в висках. Эдгар, заметив его минутное смущение, самодовольно усмехнулся.
– Я бы размазал вас по стене, – сказал Вильям, – но этим Эми не поможешь. Нужно обеспечить ее существование.
– Уж это доверьте тем, кто на такое способен, – сказал Эдгар, – вы в их число не входите. Моя мать пошлет ей подарок. Она здесь хозяйка. Мы и вас щедростью не обошли.
– Я позабочусь, чтобы ей помогли.
– Нет уж, я сам позабочусь. Девушка была в услужении у нас, так что, если вы не желаете продемонстрировать свои переживания Евгении…
Он снова повернулся к коню, вывел его со двора и сел в седло.
– Будьте здоровы, зять. – Эдгар вонзил каблуки в бока Айвенго, и тот, подскочив от неожиданности, зарысил прочь.
У Вильяма не хватило духа поговорить об Эми с кем-либо из женщин: ни с леди Алабастер, ни с Евгенией, ни с Мэтти Кромптон. Разговор с Эдгаром пробудил в нем непомерно сильный и неодолимый мужской стыд за свою беспомощность и бессилие. Он, конечно, мог бы попросить Тома передать немного денег от него Эми, но какой будет ей прок от этой ничтожной суммы, и, кроме того, его поступок наверняка будет неверно истолкован. И он ничего не предпринял. Очень возможно, что где-то в Бразилии живут темнокожие дети с голубыми глазами и по их жилам течет его кровь, – он ведь никак не позаботился об их благосостоянии, и дети не подозревают о его существовании. Так какое же он имеет право осуждать других? Эдгар прав: дом этот – не его дом и не ему нужно заботиться об Эми. Так он размышлял и колебался, ничего не предпринимая, а между тем время шло, и Эми – с горечью или радостью – готовилась к разрешению от бремени.
