10
Знаете, я вообще-то люблю учиться, люблю узнавать что-то новое и ощущать, что я начинаю что-то уметь и делаю это с каждым разом все лучше.
Но за последнее время процесс обучения меня начал утомлять. Когда тебя непрерывно натаскивают на выполнение не вполне ясных целей — это удручает.
Видимо, поэтому очередной этап дрессировки проходил тяжеловато. Да и методику Николаич, как он сам признался, придумывал на ходу. Кое-что явно относилось к разряду «А вдруг сработает?». Например, неделю мы угробили на то, что я сидел с закрытыми глазами и концентрировал внимание на пятках. В неожиданный момент мне поступала команда, по которой я должен быстро встать, или сказать скороговорку, или угадать, который час, или отмочить что-нибудь совсем необычное, типа схватить за нос Машку.
Особым пунктом шли тренировки, которые я про себя называл «самбо». В детстве я целых три года занимался этим советским видом дзюдо и навсегда запомнил наставления любимого тренера:
— Не пытайся сопротивляться сопернику, а то упрётесь друг в друга и будете пыхтеть, как два барана. Он тебя толкает? Так ты его тяни на себя — и переднюю подножку. Он тебя к себе? А ты шагаешь ему за спину — и заднюю подножку. Тогда его сила с твоей плюсуется, а не вычитается. Хитрость нужна, а не сила.
Свою философию тренер неустанно доказывал на практике и в конце концов получил два года условно за какие-то махинации с командировочными.
Теперь Николаич повторял те же инструкции почти слово в слово.
— Не сопротивляйтесь! Из вашего сопротивления соперник черпает силу. Поддавайтесь. Но! — он поднимал указательный палец с аккуратно подстриженным ногтем. — Не в реальном мире, а исключительно в сознании. И не забывайте вовремя включать «отбойный» эффект. Гарри Семёнович! Прошу.
Гарри Семёнович мрачно брал меня за шею и начинал раздавать мысленные приказы. Второй рукой он держался за Николаича, чтобы сэнсэй мог следить за ходом тренировок.
— Плохо! — говорил сэнсэй. — Что это за однообразные приказы. «Лечь! Уснуть! Застыть неподвижно!»?
— Спать охота, — отвечал Гарик, — с ног валюсь.
Маша с Гариком умучивались не меньше меня. Зашедший в «методический тупик» (цитата) Николай Николаевич постоянно требовал от них предложений по проведению тренировок и выглядел рассерженным, когда они честно разводили руками. И это при том, что своим бизнесом ребятки занимались в нормальном темпе. Кстати, и меня — после напряжённой разборки с Николаичем — Гарик вернул на прежнюю работу. Дежурил я только по уик-эндам, но в сочетании с дрессурой и этого было выше крыши.
Зато временами, когда очередной эксперимент заканчивался ничем, нам давали день-другой отдыха, и тогда мы оттягивались, словно нормальные люди— Иногда устраивали пир (чаще всего на Гариковой квартире), иногда ходили в кино на хорошие европейские фильмы, дважды Машка затаскивала нас на классические концерты. Перед первым походом Гарик заявил решительное «нет, только через мой труп», но уже через час его вполне живое и даже довольное тело сидело и слушало Вивальди. До сих пор не могу понять, как это Машке удалось. Она ведь даже не пыталась его переубедить. Просто так вышло и все. Машка вообще за последнее время здорово изменилась. Почти постоянно молчала и улыбалась. Все чаще она выглядела не просто женственной, а… соблазнительной, что ли? Нет-нет, никаких глубоких декольте или мини-юбочек не по сезону! Никакого глупого хихиканья или призывно-застенчивых взглядов из-под накладных ресниц. Что-то изменилось — в голосе ли, в походке ли? Краснеть иногда начинала. А глаза… Кто его знает, как и что в ней поменялось, но в кабаках нам с Гариком всё чаще приходилось отшивать от неё праздношатающихся типов. А когда я, поддавшись внезапному порыву, притащил ей одиннадцать белых роз, она приняла их так просто и естественно, что я засомневался — а был ли мой порыв таким уж внезапным? Обрадоваться Маша, конечно, обрадовалась, но удивляться не стала. Даже для виду. Ведьма.
Когда в перерывах между стоянием на голове и чтением вслух невразумительных текстов на санскрите я ловил её взгляд, мне казалось, что она чего-то от меня ждёт. Я совершенно терялся, потому что не мог представить себя ухлёстывающим за Машей по обычному сценарию: угощение соком в баре, приглашение в гости «посмотреть классные мультики про Масяню», шампанское под лёгкую попсу и неизбежная постель с неизбежным взаимным враньём. «Серьёзные отношения» с моими жёнами происходили оба раза по их инициативе и по их сценарию, что в данном случае исключалось.
Грубоватый Гарик взял моду отпускать по этому поводу Двусмысленные шуточки. Правда, только в отсутствие Машки. Думаю, что он и с ней попытался обсудить на эту тему, но так получил по сусалам (морально, разумеется), что не рисковал повторять подобные опыты. Я только беззлобно отбрёхивался.
Но в целом отношения наши и с Гариком, и с Машей здорово улучшились. Они словно оправдывались передо мной за несостоявшийся разрыв. Во всяком случае, все нечастые свободные вечера мы проводили втроём, болтая о ерунде. Много было, например, разговоров о Гарри Поттере.
Гарик пытался было, основываясь на близости имён, претендовать на высокое звание Поттера, но был немедленно загноблен и осмеян. После непродолжительной ругани место Гарри выторговал себе я. Маша, при молчаливом нашем согласии и одобрении, объявила себя Гермионой. В качестве доказательства ведьминской своей натуры она сняла заколку и озорным движением головы рассыпала по плечам волосы. «Батюшки, — успел подумать я, прежде чем пошла кругом голова, — да она же рыжая!»
Этот факт подействовал на меня самым разрушительным образом. В порыве лихости я объявил, что готов прокатить Гермиону на метле и, вскинув ладонь над Гариковой теннисной ракеткой, патетически воскликнул:
— Вверх!
И ракетка плавно поднялась над полом.
11
Боже, как орал на нас Николаич!
Николаич, который тона никогда не повышал! Который учил, что злость всегда есть проявление слабости и ничто иное! Который мог двумя-тремя вовремя сказанными спокойными словами вогнать человека в состояние шока!
Этот великий психолог и педагог последовательно назвал нас:
— безответственными авантюристами;
— туполобыми лентяями;
— пацанами (видимо, в силу неприсутствия Маши на разборках);
— придурками;
— самовлюблёнными баранами;
— идиотами.
Дальнейшие оскорбления настолько беспочвенны и банальны, что приводить их здесь я не собираюсь.
Честно говоря, страшно не было. Вид орущего, покрасневшего от натуги и брызгающего слюной Николая Николаевича Романова настолько дик и неестественен, что мы никак не могли поверить в реальность происходящего. Просто тупо стояли и рассматривали диковинную картину.
Через некоторое время Николаич это понял, взъярился пуще прежнего и полез в стол за пистолетом. И кто знает, если бы не реакция Гарика, всё могло бы закончиться не так безобидно.
