Относительно этого важного заседания Совета министров, которое упоминается в дневнике Государя, остановимся подробнее. Любопытно заметить, что тот же день заседания министров в Ставке в Могилеве императрица Александра Федоровна писала по этому поводу следующие строки супругу, хотя письмо № 356 от 16 сентября с ее советами явно запаздывало:
«Ты – властелин, а не какой-нибудь Гучков, Щербатов, Кривошеин, Николай III (как некоторые осмеливаются называть Н.), Родзянко, Суворин. Они ничто, а ты – все, помазанник Божий.
Я очень рада, что Миша с тобой. По этому поводу я и должна была написать ему, он – твой брат, его место при тебе, и чем дольше он пробудет с тобою, вдали от дурного ее влияния, тем лучше, и ты заставишь его смотреть на вещи своими глазами. Когда вы бываете вдвоем, говорите чаще про Ольгу, пускай он не думает о ней дурно. Так как ты очень занят, то попроси его просто написать ей вместо себя о том, что вы делаете, – это заставит лед между ними растаять. Скажи это просто, как будто бы ты и не предполагаешь, что это может быть иначе. Надеюсь, что у него, наконец, установились хорошие отношения со славным Мордвиновым и что он не обижает больше эту верную любящую душу, которая нежно привязана к нему. /…/
Я лично думаю, что ты будешь принужден сменить Щ[ербатова], С[амарина], а также, вероятно, длинноносого С[азонова] и Кр[ивошеина]. Они не могут измениться, а ты не можешь оставить этих типов бороться с новой Думой.
Как я устала от всех этих вопросов! С меня достаточно войны, всех тех несчастий, которые она принесла, – всех этих дум и забот о том, чтобы все было как следует, чтобы войска, раненые, калеки, семьи и беженцы ни в чем не нуждались! Я буду с большим нетерпением ждать твоей телеграммы, хотя многого ты все равно не можешь в ней написать. /…/
Как хотелось бы улететь куда-нибудь вместе и забыть обо всем – так устаешь порой! Правда, дух бодр, но все эти толки внушают отвращение. Я боюсь, что Гадон играет на Елагином плохую игру, так как мне передают, что разговоры, которые там ведутся против нашего Друга, – ужасны. /…/ Когда ты увидишь бедную матушку, ты должен твердо сказать ей, как тебе неприятно, что она выслушивает сплетни и не пресекает их, и что это создает неприятности. Многие, я в этом уверена, были бы счастливы восстановить ее против меня, – люди так низки! Как бы мне хотелось, чтобы Миша мог помочь нам в этом!»
[347]
Речь в письме Государыни идет о некоторых оппозиционных министрах царского правительства. Английский посол в России Джордж Бьюкенен так характеризовал политическую ситуацию в стране в этот период:
«26 сентября (по новому стилю. – В.Х.) Дума была распущена. Два дня спустя наиболее либеральные члены правительства – Сазонов, Щербатов, Кривошеин, Самарин, Барк и Шаховской – обратились к императору с коллективным письмом, прося его изменить направление его политики и заявляя, что они не могут больше служить при Горемыкине. Император вызвал их в Ставку и там сказал им, что не потерпит подобного вмешательства со стороны министров в выборе председателя Совета министров. Так как конверт, содержавший письмо к императору, был надписан рукой Сазонова, императрица считала его зачинщиком заговора. Она никогда не простила ему этого и не успокоилась, пока не добилась его отставки»
[348].
По этому поводу ходили разные вести. В воспоминаниях бывшего военного министра В.А. Сухомлинова (1848–1926) указывалось: «15/28 сентября. Весь состав Совета Министров вышел в отставку. Слухи ходят о “регентстве” Александры Федоровны»
[349].
По воспоминаниям председателя Государственной Думы М.В. Родзянко (1859–1924) по этому поводу читаем:
«На приеме министров в Ставке Государь взял привезенные Поливановым и Щербатовым прошения, разорвал их на мелкие клочки и сказал: “Это мальчишество. Я не принимаю вашей отставки, а Ивану Логиновичу я верю”. Щербатов и Поливанов уехали ни с чем, а Горемыкин почувствовал еще большую силу»
[350].
Сам же Государь Николай II в телеграмме от 16 сентября сообщал Александре Федоровне такие вести:
«Спасибо за милые пожелания. Заседание прошло хорошо. Строго высказал им в лицо свое мнение. Жалею, что не имел времени написать. Чудная погода. Известия гораздо лучше. Люблю тебя и нежно целую. Ники»
[351].
На следующий день в письме от 17 сентября к супруге в Царское Село император отмечал:
«Мое возлюбленное Солнышко!
Курьер отправляется перед вечером в такой час, что у меня никогда не бывает времени написать спокойно. Часто со мною сидит Миша, и я теряю свободное время, а поздно вечером вынужден копаться в своих бумагах. Слава Богу, дела наши идут хорошо и наши чудесные войска наступают между Двинском и другим местом у Свенцян. Это дает мне возможность приехать домой на недельку – я надеюсь прибыть в среду утром! Это будет счастливый день!
Алексеев надеется, что теперь, пожалуй, не будет надобности переносить Ставку, и это хорошо, особенно с моральной точки зрения. Вчерашнее заседание ясно показало мне, что некоторые из министров не желают работать со старым Горемыкиным, несмотря на мое строгое слово, обращенное к ним; поэтому по моем возвращении, должны произойти перемены.
Жаль, что у меня нет времени ответить на все твои вопросы. Благослови тебя Бог, моя милая, бесценная женушка; я все не перестаю думать о нашем свидании. Крепко целую тебя и всех детей и остаюсь неизменно твой старый Ники.
Миша благодарит и шлет привет»
[352].
Французский посол в России Морис Палеолог 17/30 сентября 1915 г. записал в своем дневнике:
«Сегодня вечером я узнаю, что вчера в Могилеве император сурово обошелся с министрами, подписавшими письмо. Он заявил им резким голосом:
– Я не потерплю, чтобы мои министры вели себя, как забастовщики по отношению к моему председателю Совета. Я сумею внушить всем уважение к моей воле»
[353].
По воспоминаниям жандармского генерала А.И. Спиридовича можно прояснить и уточнить многие детали этого важного совещания:
«Совет Министров состоялся в Могилеве 16 сентября. Открыв заседание, Государь выразил недовольство по поводу коллективного письма министров, спросил их: “Что это, забастовка против меня?”
