Посреди зала находился стол настолько большого размера, что вокруг него могло поместиться до 20–25 человек. Вся мебель чуть ли не Екатерининских времен. На стенах висели старинные же гравюры, с изображениями охот, древних замков и портретами XVII столетия в напудренных париках, жабо, с отложными, широкими, кружевными воротниками…
На эту “Ферму” Государь пришел пешком, совершенно один и без оружия.
В настоящее время, на расстоянии девяти лет с того дня, когда решался вопрос большого исторического значения, а именно: станет ли Государь во главе действующей армии, – имеются уже данные, дающие возможность в этом разобраться. Я не могу винить Государя в том, что он не проявил силы воли и от своего решения, на основании которого я направлял все подготовительные работы к походу, отказался в совещании министров. – Перед престолом Всевышнего дает теперь ответ наш бедный царь. Лягание же поверженного льва – спорт, к которому у меня расположения никогда не было.
Но интересно выяснить, насколько я виноват в том, что настойчиво, энергично не пошел против всех остальных членов совещания и категорически не заявил, что Государь не должен менять своего решения выступить в поход вместе со своими войсками.
Обстановка заседания была такова, что правее Государя сидел председатель Совета Министров Горемыкин, а левее Его Величества – военный министр.
После заявления Государя о том, что, предполагая стать во главе армии, выступающей в поход, он желал бы дать Совету Министров некоторые полномочия для окончательного решения дел в его отсутствии, во избежание всяких проволочек и задержек с бюрократической точки зрения. Его Величество предложил Горемыкину высказать свое мнение.
Старик “премьер министр”, чуть ли не со слезами на глазах, просил Государя не покидать столицу, ввиду политических условий, создавшихся в стране, и той опасности, которая угрожает государству – отсутствие главы его из столицы, в критическое для России время. Речь эта была трогательна и, видимо, произвела на Государя большое впечатление.
К ней горячо присоединился министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин, – энергично высказавшийся за то, чтобы Государь оставался в центре всей административно-государственной машины; излагал свои доводы он с таким пафосом, что, видимо, его речь производила на Государя тоже сильное впечатление.
Затем министр юстиции Щегловитов, опытный профессор, в своих спокойных доводах, основанных на исторических данных, сославшись на Петра Великого и обстановку прутского похода того времени, – увлек всех нас своим убежденным докладом о том, почему Государю необходимо оставаться у кормила правления.
После него решительно все остальные члены заседания высказались в том же смысле, и очередь дошла до меня.
Обращаясь в мою сторону, Его Величество сказал: – “Посмотрим, что на это скажет наш военный министр?”
– “Как военный министр, – доложил я на это, – скажу, конечно, что армия счастлива, будет видеть верховного своего вождя в ее рядах, тем более что я давно знаю это непреклонное желание и Его Величества; в этом смысле формируется штаб и составляется положение о полевом управлении. Но я, как член совета, – сейчас остаюсь в одиночестве, и такое единодушное мнение моих товарищей не дает мне нравственного права идти одному против всех”.
– “Значит, и военный министр против меня”, – заключил Государь и на отъезде в армию больше не настаивал»
[137].
Всем нам теперь хорошо известно, что в итоге Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич (1856–1929), который имел воинское звание генерала от кавалерии и являлся генерал-адъютантом Свиты императора. Отзывы о нем в светском обществе ходили благоприятные, но достаточно противоречивые. Приведем некоторые из них. Великий князь Николай Николаевич был настоящим гвардейцем и выделялся в то время самым высоким ростом из родственников Императорского дома Романовых (198 см). Женат был с 29 апреля 1907 г. на великой княгине Анастасии Николаевне (1867–1935), черногорской принцессе Стане, урожденной Негош, т. е. на разведенной супруге герцога Георгия (Юрия) Максимилиановича Лейхтенбергского (1852–1912). По отзыву военного министра А.Ф. Редигера (1853–1920) о великом князе:
«Он одарен большим здравым смыслом, чрезвычайно быстро схватывает суть всякого вопроса; любит военное дело и интересуется им, долго служил в строю и отлично знает строевое дело, особенно кавалерийское… изъездил, как генерал-инспектор кавалерии, всю Россию, знал войска и их начальников во всех округах (в кавалерии – до тонкости); обладает громадной памятью. Заниматься чтением совершенно не может, поэтому все дела ему должны докладываться устно. Характер у него взрывчатый… В отношении к людям непостоянен и несомненное расположение к данному лицу иногда без видимой причины обращается в отчуждение или даже в антипатию… В общем, великий князь представлял из себя личность очень крупную: умный, преданный всецело делу, солдат душой, энергичный, он лишь не имел привычки работать сам, поэтому мог попасть под влияние докладчиков, особенно если им удавалось приобрести его личное расположение…»
[138]
Великий князь Константин Константинович в своем дневнике от 2 мая 1911 г. отмечал:
«Я с женой обедал в Чапре у Николаши и Станы. Они очень любезны, но нам с ними не очень по себе. Она выставляет мужа за человека, крайне необходимого для Государя и за единственного, могущего Его выгородить из беды. Едва ли это так в действительности»
[139].
Искушенный царедворец, генерал-лейтенант А.А. Мосолов (1854–1939) в свою очередь о Верховном главнокомандующем в воспоминаниях подчеркивал:
«Следует отдать справедливость великому князю: он сделал много для воспитания и приведения в порядок нашей кавалерии. При нем она могла считаться одной из лучших в мире.
Что же касается характера Николая Николаевича младшего, то в нем преобладал атавизм Ольденбургского дома. Мать Его Высочества великая княгиня Александра Петровна, дочь Петра Георгиевича Ольденбургского, была весьма схожа характером со своими братьями, Александром и Константином Петровичами. Они все были очень способны, но крайне неуравновешенны, вспыльчивы и без достаточных задерживающих центров. К тому же Николай Николаевич, как мне говорили, унаследовал от своей матушки и ее мистицизм. /…/
Сын ее под влиянием супруги Анастасии Николаевны увлекся Филиппом и Папюсом и чуть не втянул в это увлечение императрицу Александру Федоровну, о чем петербургское общество в мое время много говорило. Полагаю, что со временем откроются факты, выясняющие эти события и, быть может, они переложат ответственность за крушение империи с одних плеч на другие.
