Весь твой Миша.
P.S. Прошу всем передать мой сердечный привет, детей крепко обнимаю и еще раз нежно тебя целую.
М[ихаил].
Книгу о Распутине, по моей же просьбе, дал мне прочесть Молоствов, я думал, что будет интересно, но в ней ничего нового нет. – Если хочешь, то просмотри ее и при случае надо будет ему возвратить.
М[ихаил].
ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 22. Л. 50–62 об. Автограф.
Великий князь Михаил Александрович – Николаю II
9 августа 1916 г. – м. Усце-Зелена.
Дорогой Ники,
Прошу тебя по следующему поводу. Меня очень озабочивает вопрос о Георгиевском комитете. Этот Комитет из небольшого учреждения, вначале не связанного с военным ведомством, в настоящее время так быстро разрастается и обнимает теперь такое множество вопросов, что первоначальная его организация является не отвечающей интересам дела. Так, например, по твоему указанию (на доклад Петроградской Георг[иевской] Думы в марте этого года) Комитет принял на себя разработку весьма важного вопроса по материальному обеспечению Георгиевских кавалеров. При этом Комитет счел нужным затронуть не только пенсионную сторону этого вопроса, но и наделение Георг[иевских] кавал[еров] земельными участками за счет государственного фонда. Эта мера, несомненно, должна иметь общественное значение, как в экономическом, так и в политическом отношении. В армии ныне смотрят на Комитет, также как Александровский ком[итет] о раненых, т. е. как на государственное установление, имеющее твердое устройство, определенные денежные источники и призванное тобою заботиться о всех нуждах Георг[иевских] кавал[еров], а последних надо исчислять в сотнях тысяч, а к концу войны их будет свыше двух миллионов – целая армия наиболее надежных и крепких людей, которых в интересах государства желательно объединить организованностью забот о них. Но все это осуществимо лишь при условии, если Комитет получит прочное устройство по образцу других государственных учреждений. Денежные поступления должны быть 1) более или менее определенными, 2) под строжайшим контролем, я даже в мирное время не в состоянии единолично выполнить всю эту ответственную и многосложную работу, а между тем, на мне лежит вся нравственная ответственность, поэтому убедительно прошу тебя разрешить реорганизовать Комитет на следующих началах:
а) поставить его на твердую почву военного учреждения, подчиненного на общих основаниях военному министру,
б) во главе его иметь лицо с присвоением ему звания моего заместителя,
в) вместо теперешнего совета, который ведет все дела, сформировать канцелярию по определенному штату,
д) а членами Комитета иметь:
1) всех офицеров Георгиевских кавалеров в качестве обязательных с обязательным вычетом в Георг[иевскую] кассу (как это установлено для эмеритальной кассы),
2) по назначению, 3) добровольных, 4) кроме того, конечно, почетных,
е) установить ежегодные сметные ассигнования по государственной росписи в кассу Комитета.
Детали, конечно, должны быть разработаны военным министерством. Еще раз подчеркиваю, что меня очень озабочивает ответственность за все это огромное дело и, в частности, материальная сторона. Денежные пожертвования, сборы и возникающие в связи с этим разные вопросы по Георг[иевскому] ком[итету], в последнее время приняли такие неожиданные размеры, что я поставлен в необходимость доложить тебе лично для скорейшего упорядочения этого дела; для этого с разрешения командующего армией, и если обстановка позволит, я собираюсь приехать к тебе в Ставку около 18-го августа.
С 26-го июля у нас были почти непрерывные бои. Теперь стоит уже несколько дней в мес[течке] Усце-Зелена на самом Днестре вблизи противника.
Теперь до свидания, дорогой Ники, да хранит тебя Бог. Крепко тебя обнимаю.
Сердечно любящий тебя Миша.
ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 1301. Л. 150–152 об., 153. Автограф.
Великий князь Михаил Александрович – Н.С. Брасовой
12–16 августа 1916 г. – Усце-Зелена.
Моя дорогая Наташечка,
Мое изнывающее существо и мысли всегда и только с тобою, ужас, как я мучаюсь разлукой с тобою и повторяю, что единственно, что меня поддерживает, это надежда, что мы в последний раз разлучаемся так надолго. Да, я теперь уверен, что мне удастся устроиться, как я хочу.
Третьего дня в 6½ ч. вечера приехал Борис (имеется в виду великий князь Борис Владимирович. – В.Х.). О его приезде я только узнал накануне поздно вечером. Я был очень рад его приезду, т. к. он принадлежит нашему лагерю, и я мог с ним о многом поговорить. С ним приехало человек шесть или семь, в том числе граф Замойский и M-r Шек, первый спрашивал о тебе, где ты и как здоровье. Графиня очень грустит по их имению, которое находится у немцев, а сама живет в Подольской губернии у родных. Бориса я поместил в комнате рядом с моей, где живут Керим и Вяземский, мебель пришлось принести из другого дома, т. к. здесь ее не было, и комнатка вышла совсем приличная. Мы его поджидали к 5 ч., не позже, для чего все офицеры штаба пришли к моему подъезду в 4½ ч. – Мы его ждали до 6 ч., и был для него приготовлен богатый чайный стол, но кончилось тем, что я пригласил к чаю весь мой штаб, которым приходилось ждать так долго, и, с позволением сказать, они слопали все печения и булки, которые были на столе в большом изобилии. Гости же приехали так поздно, что только успели вымыться и приготовиться к обеду. Нас село за стол семнадцать человек. Просидели долго и накурили много. Вечером немного успел поговорить с Борисом. Он также был удивлен, что я не был зачислен в Свиту, но прибавил, что при моем отце с тремя членами семьи поступили так же, а именно: (кажется) с [великими князьями] Сергеем Александровичем, Николаем Михайловичем и Евгением Максимилиановичем Лейхтенбергским. Но, во всяком случае, за теперешнее царствование это первый такой случай, mais enfin ce n’est rien! (Но, в конце концов, ничего страшного! – фр.) – В Гвардии, в корпусе Павла Александровича потери были очень велики, что говорят, можно было избежать. Когда Борис находился в Гвардейском отряде, то в это время был налет германских аэропланов, которые сбросили огромное количество бомб, более ста штук, были убиты лошади Павла А[лександровича], вагон Андрея [Владимировича] и еще чей-то, были повреждены. Андрей находится при штабе Хана Нахичеванского. Борис был на наблюдательном пункте у Рауха в то время, когда разыгрывался очень удачный бой. Он там встретился с Дмитрием [Павловичем], который страшно обрадовался этой неожиданной встрече. – Вчера утром мы опять разговаривали. Я ему откровенно сказал, что я здесь изнываю и что когда вскоре буду в Ставке, то намерен просить… (что именно, ты знаешь). Я только просил Бориса со своей стороны замолвить об этом слово и, таким образом, подготовить почву; уезжая, он мне обещал поговорить с Государем, и вообще, он отнесся ко мне очень сочувственно и вспомнил, в каком он бывал отчаянии во время командования полком год тому назад и когда он тоже был лишен возможности часто уезжать. А ведь он неженатый человек, и все-таки ему тяжело было, а мне уж совсем плохо, а, кроме того, в конце августа будет как раз два года, как я уехал из Гатчины. – Вчера утром Борис сделал смотр казакам и передал от Государя благодарность за их службу. После завтрака он уехал. На этих днях из Ставки он обещал прислать мне условную телеграмму о результатах его разговора. Он меня спрашивал о тебе и где ты сейчас находишься, сказал мне также, что ты его приглашала приехать в Брасово, но что ввиду его частых разъездов он лишен возможности пока приехать, но надеется в сентябре приехать в Брасово по возвращении с Кавказа. Последние дни у меня ноют ноги и по временам болит под ложечкой; днем это еще полбеды, а вот ночью дело дрянь, потому что я совсем мало сплю, отчасти из-за боли, а, кроме того, здесь климат, по-моему, отвратительный, сна нет, устаешь лежать и не находишь места на постели, я спрашивал других, многие испытывают то же самое.
