3 августа. – Продолжаю писать сегодня. Моя дорогая Наташа, я боюсь, что письмо это будет короткое, я что-то с трудом пишу, настроение плохое и вообще какое-то тяжелое состояние души и тела, и голова немного побаливает, до чая я дремал. Вчера вечером приехал Врангель и рассказывал про свои два визита в Гатчину. Мне очень понравился ответ, т. е. вопрос Беби: «Когда приедет папа, через десять лет?», это не лишено некоторого ехидства, не правда ли? Сад очень понравился Врангелю, количество цветов его поразило. Относительно моего производства ты все знаешь, поэтому писать об этом не стану, только одно скажу, что это не недоразумение, а умышленно так было сделано, поэтому я считаю, никто не должен об этом напоминать или просить Государя, хотя бы прошло десять лет. – По-видимому, Паше лучше, т. к. ни ты, ни Кока мне больше не сообщали об его здоровье, хотя я и просил Коку мне телеграфировать через день, но «pas de nonvelles, bonnes nonvelles» (“отсутствие новостей – хорошая новость” – фр.). Я, кажется, неверно это написал. – Меня очень радует, что твой сенной насморк прошел. Мне кажется, что причина на нервной почве, а теперь вместо насморка у тебя пошаливает сердце, голова и желудок. Ты знаешь, моя дорогая, я убежден, что это так. Я тебе много раз говорил, что я переживал с моим сердцем, потом были боли в желудке, и что же, все это исключительно нервное, причем, когда у меня болело одно, то другое переставало, как будто какая-то внутренняя сила перескакивала по очереди с одного органа на другой. Последние дни у меня опять заболела нога, ноет, и сплю опять плохо. – Мне очень интересно было бы получить подробности о недоразумении с нашим Петроградским лазаретом, но, к сожалению, Александр Николаевич ничто мне еще не написал. – Я телеграфировал о Саковнине, по той причине, что Григорию нужно было, наконец, возвратиться в автомобильную команду, в которой он служит, и в которой он отсутствовал более года, вот почему пришлось придти на помощь Абакановичам. Конечно, они могли бы нанять себе шофера, но ведь все люди стараются повыгоднее устроиться, это, в сущности, понятно. Позже я постараюсь устроить Григория в мое распоряжение, тогда он вернется обратно к Коке. Я понимаю, что поездка ваша из Петергофа в Гатчину, ночью под такую сильную грозу, была крайне неприятной и беспокойной, я хотел бы знать, хорошо ли ты после этого спала? – Ужасно жалко бедную мать убитого поручика Софийского. Сколько несчастных в эту войну, которая все продолжается и продолжается, тошно жить, когда только вдумаешься во все то, что делается на свете, и чем все это может кончиться? – Моя Наташечка, может быть, это и малодушие с моей стороны, но я, в особенности по временам, чувствую такую нравственную усталость от всего ненормального, которое приходится переживать вот уже более двух лет, что мне иногда кажется, что я не доживу до конца войны. Теперь вся моя надежда скорее устроиться так, чтобы иметь возможность жить с тобой и уезжать только на самое короткое время, это, Бог даст, все так и устроится, как я тебе уже раньше писал. – Нет, Наташа, тебе необходимо, во что бы то ни стало, хорошенько отдыхать в Брасове, чем дольше, тем лучше, в этом состоит самое главное твое лечение. Работа и заботы по дому кончаются, значит, больше утомляться ты не будешь и ты увидишь, что в скором времени ты почувствуешь себя хорошо.
4 августа. – Продолжаю писать сегодня утром. Ты мне написала, что M-lle Valrinus поехала с вами в Брасово, я этому очень рад за тебя, потому что ты с ней будешь заниматься, когда я приеду я тоже с удовольствием займусь с тобой, а также и английским языком. – К сожалению, я уже давно заметил, что как французский, так и английский языки, я уже давно начал забывать, нет, без постоянной практики совершенно невозможно знать языка. – Репейник я просил мне прислать, конечно, для головы, я вспомнил, что кто-то когда-то мне сказал, что это хорошее средство для волос, корень этот варят, и получается навар совсем как чай, хотя я совсем изверился относительно возможности вернуть на свет Божий хотя бы часть безвременно погибших моих кудрей, то все же считаю не лишним еще раз испробовать новое средство – авось чудо…!
То, что ты написала относительно наших фотографий у Boissonnas, меня глубоко возмущает, это такое нахальство, такая возмутительная бескорректность, что я этого, конечно, так не оставлю и пожалуюсь Фредериксу при личном свидании с ним в скором времени, если же он отнесется к этому равнодушно (хотя этого быть не может), тогда я напишу из Брасово письмо самому Оболенскому. Недаром я всегда презирал высшее петроградское общество за их взгляды, действия и отношения, нет более продувных людей, как они все, все дрянь, подлецы, сволочь за редким исключением, и это мой бывший товарищ по Преображенскому полку. Оболенский всегда считался неумным человеком, но порядочным, ну а этот его поступок просто черт знает что! – Моя дорогая Наташа, я, конечно, сделаю все, что от меня зависит, чтобы упорядочить нашу жизнь и наше положение в России, если же сейчас же по окончании войны для нас ничего не сделают, я даю тебе слово, что мы тогда уедем в Англию, о чем я даже не буду сожалеть, наоборот, по крайней мере там жизнь тихая и мирная, и живешь больше для себя, и неприятностей несравненно меньше. – Благодарю тебя за то, что ты отдала лисинскому дедушке подарок для его belle fille (красавицы дочери – фр.) и крестик. На днях находящийся в моем штабе очень симпатичный офицер, Плышевский, просил меня быть восприемником от Св. купели (как говорится) его дочери. – Кроме того, он меня просил выбрать ей имя из двух, или Ирина или Тамара, я выбрал последнее, чему он был очень рад, т. к. сам хотел ей дать это имя. Придется еще приготовить подарочек.
5 августа. – Моя прелестная Наташечка, курьер приехал в 3 ч. ночи, я даже проснулся от грохота его грузовика. Вообще я сегодня плохо и мало спал, что-то застряло в желудке, и болело под ложечкой, что также мешало мне спать, а, в конце концов, пролетавший неприятельский аэроплан в 7 ч. утра сбросил поблизости две бомбы, которые разорвались с великим шумом, я, конечно, сквозь сон услышал этот треск и встал, т. к. спать больше не хотелось. От всего сердца благодарю тебя, моя дорогая Наташа, за письмо, которое я с жадностью проглотил, меня только огорчил самый конец письма, где ты говоришь опять, что разлука на тебя действует очень плохо и ты отвыкаешь от меня, причина этому та, что ты меня не так любишь, как в прежние годы, ну что же делать, чувство и любовь не поддаются приказанию! – Теперь буду отвечать на твое письмо. Самое главное это относительно твоего здоровья, я так счастлив, что ты себя чувствуешь немного лучше, не пренебрегай советами Котона, потому что я заметил, что он вообще очень хорошо понимает болезни и очень добросовестен и внимателен. Все те чувства angoisses (тревоги – фр.), которые ты испытываешь, это чисто нервное явление, и я тебя отлично понимаю, потому что сам многое испытывал. – Я так рад, что дом тебе самой нравится и что ты даже любуешься всеми комнатами, садом ты тоже довольна, как ты мне пишешь в телеграмме, цветов, наверное, очень много, воображаю, как все густо и красиво, и до чего мне завидно и обидно, что я не с вами, но Бог даст, скоро буду там! – Картины Беккера меня очень интересуют, надо будет непременно и брасовский дом, сад и комнаты написать. – Относительно Ведикова обожди моего возвращения, мы лучше переговорим об этом вместе, а также и о Козловском. Если новый Paccard трясет, то, вероятно, рессоры слишком твердые и надо будет их переменить, это самая пустяшная работа. – Об аресте Андроникова Вяземский прочел в «Русском Слове», потом, к сожалению, было опровержение. Я тоже думаю, что Рубинштейна освободят, ибо ходатаем его такое высокое (чтобы не сказать другое слово) лицо, которое добивается всегда результата. – Я непременно, пожалуюсь Трепову, на то безобразие, которое творится на этой железной дороге, этого нельзя терпеть – стыд и срам! – Ужас как мне досадно, что вороная понька пала. Только причину смерти они тебе неправильно сказали и заболела она в Брасове, а не в Гатчине, потому что лошади всегда сразу заболевают желудком или кишечником и спасти их бывает очень трудно, а очень возможно, что ветеринарный врач неважный и не очень старался спасти бедную лошадку. Я Тате хотел подарить эту вороную пару, а теперь придется дать только одну поньку. – Надеюсь, что Бойка, нахал, больше не смеет тебя кусать или даже ворчать, в этом отношении он очень противный. Мой Волчек очень добрый и с собаками не задира, самое большое для него удовольствие это ловить мышей в поле, причем ловит он их замечательно ловко и затем считает своим долгом их съедать. – Прошел ли твой бедный палец? – Ездите ли вы на пикники или в дальние прогулки? Надо непременно пользоваться хорошей погодой, еще много будет теплых дней, но все меньше и короче. – Благодарю за катушки, прошу их оставить для меня в Брасове. – Няня, наверное, очень опечалена, но что же делать, время прошло и Беби уже становится большим мальчиком. – Ну вот, кажется, я обо всем с тобою переговорил, и рука моя, что-то отказывается больше писать. Итак, до скорого (я надеюсь) свидания, моя родная и ненаглядная жена, да хранит и благословит тебя Бог. Всей душой всегда с тобою и только с тобою. Крепко обнимаю тебя, целую нежно, ласкаю и крещу много раз.
