Твой Миша.
ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 21. Л. 65–68 об. Автограф.
Великий князь Михаил Александрович – Н.С. Брасовой
3–7 июля 1916 г. – м. Поток Злоты. Галиция.
Моя прелестная Наташечка,
Сегодня воскресенье, вскоре я пойду к обедне, которую будет служить священник 6 каз[ачьей] дон[ской] див[изии]. – Я только что прочел евангелие, а затем – те милые слова, которые ты мне вписала в Брасове 20 февраля 1911 г., как они мне дороги и какие они трогательные и, увы, какой это контраст с теперешним твоим отношением ко мне. Я проснулся сегодня ночью и долго не мог опять заснуть, мысли не давали покоя и были самые мрачные, я постоянно просыпаюсь больше десяти раз за ночь, это несносно и крайне утомительно. Думаю начать принимать Спермин, авось это поможет. – У нас никаких новостей нет за последнее время. Пожалуйста, пришли мне две легкие книги для чтения, я тебя еще в апреле просил прислать, все равно, французские или русские. Все твои милые портреты на меня смотрят, и это единственное мое утешение. Ездить верхом (для удовольствия) теперь немыслимо по тем причинам, что грунт страшно твердый, галопом идти нельзя, а затем, как только приблизишься к лесу, так начинают заедать мухи, как лошадь, так и всадника. – Вскоре должен приехать Павел Николаевич [Трескин]. – Сегодня днем я смотрел Донскую казачью бригаду, а после чая Врангель, Керим, Вяземский и я сделали большую прогулку пешком по лесам и полям, сначала было очень душно, но потом полил сильнейший ливень и мы промокли до костей, но это было приятно, т. к. дышать стало легче. – Вообще, мне здешний климат не нравится. Не хватает воздуха, почти всегда страшная духота, а последние дни дождь льет целыми днями и грязь колоссальная. Кроме того, очень частые бывают и сильные грозы.
5 июля. – Продолжаю писать сегодня. Конечно, курьера еще нет! Я почти не припомню, чтобы он приехал в срок, всегда по какой-нибудь причине он запаздывает на сутки, а иногда и на двое. Он мог бы приехать вчера не позже 9 ч. вечера, сегодня, конечно, раньше вечера не приедет. Ужас, какая тоска все это, вместе взятое, кроме того, темно, как осенью, одно хорошо, что тепло, 16°. – К сожалению, письмо мое будет короткое, не в настроении я писать, да и о чем? В большинстве случаев я получаю твои телеграммы на следующий день, т. к. ты очень поздно их посылаешь, а несколько раз я вовсе не получал. – Мы вчера с Вяземским вспомнили, что не видели фотографию Джонсона, во время его головомойки в Брасове, разве она не удалась? Если она существует, то, пожалуйста, пришли ее ко мне, а также дагестанца – часового в Новом Поречье. – Очень жалко, что Абакановичи только осенью приедут в Брасово, да еще решатся ли выехать, вот не решительные люди! Таким образом они пропустят самую лучшую погоду, хотя до 10 октября в Орловской губернии бывает обыкновенно еще сухо. Надеюсь из твоего письма узнать, как ты проводишь время в Гатчине, много ли гуляешь, катаешься ли, бывают ли пикники? – Я случайно вспомнил о Бирюкове и о том, что мы хотели ему сделать подарок (именного ничего не надо давать), а просто хороший подарок, может быть, ты позаботишься об этом, а также узнай, пожалуйста, через Алешу, было ли сделано распоряжение моему Управлению выдавать Инне Александровне ту сумму, которую получал Керим; не помню точно 250 р. или 200 в месяц, начиная, кажется с 1 февраля. Инна А[лександровна] меня об этом больше никогда не просила, а я сам об этом много раз вспоминал и опять забывал.
6 июля. – Моя душечка Наташа, только сегодня в 11 ч. утра приехал Коноплев. Причина запоздания та, что ему пришлось провести ночь в Москве, был задержан Харьковым, который не получил вовремя извещение из Гатчины. Очень досадно, что он так запоздал, т. к. завтра ему надо будет ехать обратно, и то приедет он только 10-го, вот почему я просил тебя в телеграмме выслать следующего курьера 11-го. – Очень благодарю тебя за длинное и интересное письмо, к сожалению, не успею подробно на него ответить по причине, что мало времени и сейчас придется писать письмо по-английски, что для меня трудно и займет много времени. Я рассчитывал, что ты мне пришлешь черновик, составленный Miss Rata, к сожалению, такого не оказалось. Меня ужасно беспокоит твое здоровье, тем более что лечить тебя совсем невозможно, ты никому не доверяешь и ничего не исполняешь, еще был бы я дома, да нет, впрочем, и это бы не помогло! – Когда вернется Котон и вы будете жить в Брасове, тогда дай ему тебя полечить, главное нужен режим и делать все в меру: спать ложиться пораньше, вставать не слишком поздно, до завтрака гулять, днем немного лежать, затем опять прогулку пешком или до, или после чая, мяса есть поменьше и делать впрыскивания мышьяку или спермину. Очень и очень прощу тебя все это исполнять. Я убежден, что главная причина твоего плохого самочувствия происходит от малокровия. Живя в деревне, так просто и легко исполнять такой простой режим. – О Клевезале я только что переговорил с Константином Антоновичем [Котоном], писать об этом теперь не буду, слишком длинно и надо обдумать, а факты, приведенные тобою, действительно имели место. – Еще раз повторяю, что Клевезаль, получив новое назначение, теряет место в нашем лазарете, потому что, состоя в моем распоряжении, вовсе не значит, что он будет продолжать служить в лазарете. – Доктору Попову было мною поручено ввиду этого принять от Клевезаля хозяйство до возвращения Кон[стантина] Ант[оновича]. – Теперь я тебе предлагаю решить: надо ли назначить нового заведующего хозяйством или совместить эти две должности в лице старшего врача, дав ему лишь помощника? – На серебре можно переменить инициалы. – Ты мне даже не пишешь, сколько нужно выписать лекарства, и единственно, что я знаю это слово «pollautin». – Сожалею, но должен кончать. – На душе хуже, чем когда-либо и писать совсем не могу, странно, что ты меня обвиняешь в том же самом, как я – тебя, т. е. в отсутствии любви. Если у меня такое ужасное нравственное состояние, то это происходит, главным образом, по двум причинам: 1) потому что я замечаю, что ты меня перестаешь любить, а 2) эта мысль, что я больше никуда не годен, если б ты только знала, какой ужас я переживаю и как эта мысль меня гнетет и убивает. – Одна у меня надежда, а именно, что причина этому – нервы, которые, наверное, у меня разъехались за все это время. Мне тяжело за тебя и отвратительно за себя. – Вот почему впереди нет больше для меня жизни! – Очень прошу это письмо уничтожить, его нельзя сохранять. – Прости мне Наташа, что я написал такое отвратительное письмо, но писал я то, что у меня на сердце. – Да хранит и благословит тебя Господь. Еще раз умоляю тебя беречь твое здоровье.
7 июля. – Сейчас кончаю это письмо и отсылаю его. Мне ужасно совестно его посылать. – Мои мысли всегда с тобою и больше нигде. – Крепко обнимаю и нежно тебя целую, моя дорогая и нежная Наташечка.
Весь твой Миша.
P.S. Прошу сказать Miss Rata, что я извиняюсь, что не успел ей ответить, сделаю это [в] следующий раз.
Пожалуйста, пришли мне пузыречек репейного масла. Вместо прованского в этот раз мне прислали миндальное, но это не беда.
Шлю мой сердечный привет: Елизавете Николаевне, Mrs Bennett, Шлейферам (детей целую), шлю поклон няне и Анюте.
М[ихаил].
