Прежде чем описать восхождение, укажу по часам ритм жизни нашей в эти сутки. Сон мой последний был до 8 утра прошлого дня. В 0:30 вышли мы на подъём. К 4:50 поднялись в горный храм (на пике). Пробыли там до 7:30. Спуск окончился в 10:15. Поспешили к тёплой воде душевой; увалились в кровать и проспали до 15:00. Затем спустились в ресторанчик для обеда. В 15:30 мы изготовились для повторного сна. Я проснулся в 19:30. Оставил Олю спящей, вышел на веранду записать под чашку чая восхождение наше. Завтра надлежит встать для восьмичасового автобуса в Хэттон. Утро будет раннее.
Теперь – пик Адама.
«А Цейлон же есть немалая пристань Индийского моря, а в нём на высокой горе отец Адам. Да около него родятся драгоценные камни, рубины, кристаллы, агаты, смола, хрусталь, наждак [29] . Родятся также слоны, а продают их на локоть, да страусы – продают их на вес» {32} .
Ни слонов, ни страусов, ни рубинов мы здесь не видели. Никто из жителей местных, по нашим вопросам, не умел даже вспомнить, что всё это когда-то здесь рождалось.
Вышли по темноте, едва разбавленной лунным светом. Плотные, чёрные облака. Были у нас фонари, но пользы от них мы не искали – свет пусть выказывал камни под ногами, но лишал общего обзора, определял всё стороннее во мрак гуталиновый. Да и глаза в скорой привычке научились различать дорогу.
Загодя (краткой вечерней разведкой) разузнал я начало пути и сейчас шёл поворотами уверенно, не опасаясь плутаний.
В переходах ночных таинственность случается, ведь ничто не предстаёт видом обыденным; всё обманывает, искажается. Мох по камню песочком чудится, листья – тряпьём, галька – грязью. При сомнениях определяли мы предмет фонарём или ногой.
По дороге устроены павильоны, палатки, беседки частые – всё поставлено для торговли во время паломническое, но сейчас стоит заколоченное, пустое и отчасти разрушенное.
По обочине – чай растёт, плакаты покошенные высятся с указанием пути, с текстами, нам непонятными, и рекламой – мыла, мобильной связи, бальзама целебного.
Оделись мы излишне тепло; взмокли, отчего свитера пришлось снять.
Ступени пока что нечастые были – с пролётами долгими. Знали мы, что в общем числе подняться предстоит нам по пяти тысячам ступеней. Цепей железных, о которых писал Марко Поло, здесь не сохранилось.
Видно при луне, что горы, нам уготованные, ошапкованы облаками. Вершину разглядеть невозможно.
Шумят речки. Бусенец в дождик крепнет и опять в пыль возвращается. По дороге провода тянутся электрические.
Встречаем мы Будд многочисленных – видом разным представленных, светом всенощным выделенных. Наибольшим был Будда, лежащий на боку – возле ворот, путь на вершину зачинающих. Каждому Сиддхартхе в соседство Ганеша посажен.
За мостиком кратким нашли мы павильон пустой с динамиками, мантрами гудящими. За ширмой в любопытстве обнаружили кровать и спящего на ней кого-то . Здесь же алтарь был укреплён с Буддой, слонами, благовоньями.
Дальше в пути был китайский монастырь с цветником по кругу (сотни горшков цветов разнообразных); здесь же – ступа высокая с выставленной и подсвеченной коробкой для пожертвований.
Лесенки ветхие, разбитые, сменялись собранием камней – идти нужно в осторожности. Иные лесенки проломлены, вздыблены, расщеплены. Но встречались и переходы удобные, серыми надолбами сопровождённые.
В эти полчаса прогулка была лёгкой, удовольственной.
Всё реже случались порталы, ступы, павильончики, рекламные надписи.
Подъём теперь постоянный – нет отдыха в прямой дороге. И мрачно вокруг, и видно плохо. Ночь.
Влажность сделалась чрезвычайной; дышать неловко; волосы, одежда мокрыми стали. Бус не прекращался. Ветер.
Изредка палатки встречались – для отдыха паломников; туалеты.
После второго часа дорога вся ушла в джунгли. Ступени здесь крепче, но отвернуть некуда – всякий отворот воспрещался плотностью зарослей. Пахло листьями мокрыми, цветением настойчивым. В джунглях вблизи от нас шум постоянный был – щёлкал кто-то, свистел, трещал. Порой из листвы замечали мы глазки, тесно установленные друг к другу, но хозяина их не могли даже предположить.
В облаке мы оказались густом. Воздух стал водой. Оля косу отжимала. Одежда вымокла до белья. Ветер леденил, и к третьему часу подъёма озябли мы значительно. Пришлось Оле взять от меня рюкзачок – она чувствовала, что выдувает ей мокрую спину.
Одни. На тропе, в джунглях вырубленной, в ночи, в облаке затерянные… Видимость всякого отдаления прекратилась. Вокруг едва проступали абрисы ближних деревьев. И лестница извитым ходом вверх уводила, а подъём резче стал, высота лесенок поднялась значимо.
Гудит тона́ми глубокими ветер. Трещат вокруг джунгли. Холод, дрожь по телу. Не видно ничего отвесно вниз и вверх, и пребываешь как на островке в десяток массивных ступеней, в скалу вбитых, и безумием кажется, что очутился здесь ночью – в усталости такой и сонливости. Всюду вода облаков, а деревья здесь (по скалистости) редкие, будто водоросли диковинные раскачиваются.
Начались вскоре перила железные – ледяные; за ними видны скаты каменные, в обрыв устремлённые. Холод в ладонях от перил напомнил нам цепи, Марком Поло указанные. Таким ли чувствовался металл восемь веков назад?
Уж больше часа ждём мы окончания пути, но путь неоконча́ем. И не верится в слепоте, что можно выше подняться, но вскоре различаешь впереди сгущённую темноту – так показываются поросшие на высоте деревья, а значит – подъём продолжается. Когда же не видно их, то чудится, будто поднимаешься ты по лестнице прямиком в небо.
И ветер, как бизонов стадо, налетает. И шелестит, свистит – высвистывает, свищет. Перила влажные, холодные – от них мокнет рукав куртки, отжимать приходится. Холод.
Могли мы дождевик надеть, но от влаги он бы не уберёг – мы бы взмокли изнутри.
Когда останавливаешься, икры подрагивают; ноги приплясывают. Приятное чувство. В нём – здоровье, жизнь моего тела.
Устали мы ждать, предрекать друг другу скорое окончание подъёма. Шли молча, в покорности неисчерпной.
Фонарь мой светил на полметра – мутной световой грушей – и был сейчас, как прежде, бесполезен.
В 4:30 солнце стало вызревать, обмакнуло в мокрое небо лучи розовых оттенков – по серости ночной, как по воде, перья краски разошлись. Готовился рассвет. Теперь поднимались мы в розовый небосвод. Дождь и ветер усилились.
В 4:50 разглядели мы над собой стены; поняли, что лестница заканчивается. Хотела Оля в радости взбежать наверх, но быстро задохнулась – пришлось задержаться для нескольких минут отдыха, затем оканчивать путь в прежде избранном темпе.
Радость наша недолгой была – на вершине не случилось отдыха. Очутились мы в условиях худших. Храм тесным оказался – будто огарок, на пике примощённый, с площадкой крохотной; подле него – несколько до глухости закрытых домов. Ничего больше. Вершина. Пик Адама. Выдувалось здесь всё с мощью великой. Работали фонари, и видно было при скудном свете, как пылью несётся через нас облако мокрое, как вскручивается оно клубами шумными. Холод невыносимый и влага. Встали мы в растерянности и не знали, на что употребить победу свою в восхождении. Что здесь делать? Зачем мы сюда пришли? Рассвет окрепнет через час, но по такой погоде едва ли насладимся мы его красотой. Стояли в дрожи, в сомнениях, в отрешении.
