Долго ещё ходили мы по домам, деревьями обхваченным, по террасам, корнями взгорбленным, а невдалеке, между пальм, виднелись олени, павлины.
Возвратившись к причалу, обнаружили мы туристов индийских. Они фотографировались на фоне оленей; завидев нас, взбодрились и фотографироваться продолжили на фоне меня и Оли.
Привлекли мы двух торгашей. Один из них бусы тянул. Другой мороженое предлагал – стоял он с баком железным, водой и льдом заполненным; в баке этом колбы жестяные хранились. С колбы такой торговец крышку снимал (резинками укреплённую), показывал в ней светло-коричневое содержимое – протыкал его хворостинкой. Колбу сдёргивал. Так получалось мороженое – таявшее сразу и вкусом сгущенное молоко выдававшее (10 рупий – 6 рублей).
Ожидая корабль, думал я о том, что Махабодхи так же был в джунглях утерян, затем – найден. Хотел бы я увидеть его новообретённым, ведь при космической архитектуре храм этот (в облеплении тесном деревьями) наверняка завораживал.
Неодолимость природы на острове Росс в том ещё проявилась, что хотели местные власти облагородить тропы парковые – выставили фонарики, таблички, обозначили дорожки, но всё это пропало быстро в растительности: порушилось, погнулось, заросло. Так благородство задуманное получилось ещё одной, не менее любопытной декорацией.
Перед возвращением в Порт Блэр успели мы для двухчасовой прогулки заглянуть на остров Норт Бэй. Спокойствие здесь хорошее, а пальм ещё больше, да в тесноте такой устроены они, что нужно говорить о пальмовом лесе.
Здесь причала нет и высаживают прибывших на лодке моторной. По берегу селение ютится хижинное, а в прочем остров (долгий, но обозримый) пустует. На входе в селение – рынок ракушек, бус, браслетов. В сезон туристический здесь бывают водные аттракционы – так счёл я от упрятанных на крышу «лодок-бананов».
За околицей села под деревом ветвистым собралось кладбище кокосов; нет от него запаха явного, однако неприятием тянет; издали кокосы чёрные похожи на свал черепов.
Долго шли мы по берегу и живность всякую наблюдали. Наибольшее развлечение было нам от разноцветных крабиков, обильно берег населивших. Тельце у них фиолетовое или перламутровое, клешня одна и массивная (так для роботов рисуют ракетницу в руке) – красная, как и прочие конечности. Усыпано всё крабиками (будто игрушечными), и жизнь меж ними бурная показана (драки, перебежки, охота), но едва взмахнёшь рукой – и берег враз опустевает (всякий краб в норку свою скатывается).
Другим развлечением было за рыбками, по суше бегающими (точнее – прыгающими), наблюдать.
Всё это в зной происходило утомительный. Кожа от ожогов ещё не излечилась, мы её уберегли кремом густым, одеждой закрытой. Несмотря на жар, жары не было; мы даже не потели. Океанский ветер облегчал вполне.
Остров Норд Бэй остался нам в памяти приятным; хотелось бы глубже узнать его с палаткой, в несколько дней – несмотря на табличку, в селе поставленную, о встречающихся тут солёноводных крокодилах и вопреки обилию норок подозрительных.
В Порт Блэр вернулись мы затемно. Уставшие, но довольные.
Теперь, перед сном, могу я написать о пакости, мучавшей меня сегодня. Началось всё с пробуждения. Нос мой и глаза узнали от местного цветения аллергию жестокую; радости все омочить пришлось слезами, озвучить сморканием. Тело моё (растерявшееся в частой смене климата и не знающее, как и с чем бороться) без нужды подняло температуру до 37 °C. Глупость какая-то.
Глаза желали темноты, и бороться с ними приходилось – смотреть силой на оленей Росса, на крабиков Норд Бэя. Тёмных очков у нас не было.
Условились мы в эту ночь спать долго, не беспокоя себя будильником. Надеюсь на целебность сна.
30.07. Порт Блэр
(Людей в Порте Блэр проживает чуть больше ста тысяч.)
Аллергия так же спешно окончилась, как и началась. Новым утром её не было вовсе – глаза смотрели чисто, нос дышал вольно. Не менее диковинным было обращение моего кишечника: прежде мучил меня слабостью стул, теперь уж третий день как стул прекратился вовсе, в животе твёрдость собралась. Всё, конечно, от еды.
Устали мы от рациона здешнего. В городах больших удавалось найти пищу приятную; здесь, в Порте Блэр, об этом проблемы тянутся нескончаемые. Всякий ресторан готовит на индийский вкус, и лучшее из блюд для нас – рис с овощами. Мы каждый раз твердим, что специй добавлять нет нужды; дождавшись от официанта чёткого произношения «no spices», отпускаем его с заказом. Но это лишь отчасти смягчает остроту. «No spices» неизменно вливает в рот долгий несмываемый жар.
Иным доступным блюдом остаётся омлет с овощами. Кроме того, закусить можно сэндвичем с томатами или тостом с джемом. Однако помнить нужно, что тосты здесь готовят на сковородке, в масле.
Скучаем мы по картошке варёной – с маслом, луком, подле омуля или селёдки уложенной. Говорим о гречке – с молоком или котлетами. Мяса нам недостаёт. Предлагаемая здесь курятина остра чрезмерно, а свежесть её условна.
Сошлось всё к тому, что по утрам мы готовим кашу (рецепт которой усложнился орехами, фруктами – покупаем их на базаре и строгаем в тарелку), а к вечеру пробуем не отравиться в индийском ресторане.
Сегодня вечером в одном из таких ресторанов (прельстившим нас чистой вывеской) видели мы сцену, приятную и печальную одновременно. За соседний столик сел старичок среднеазиатского лица. Было темно, и он по Рамадану мог наконец заняться едой. Нищета была в нём явная; но по рубашке аккуратность наблюдалась. Заказал он чай-масала; ужин себе достал из кармана – в пакетике налито было нечто сгу́щенное и столь сомнительное по цвету, что я бы поостерёгся давать это собаке. Старик выдавил ужин свой на тарелку. Был он по-детски важным, игривым, даже покачивался, к пище готовясь, будто говорил себе: «Что́ тут у нас, что́ тут?» Взгляда не поднимая, в довольстве принялся старик мять гущу пальцами, в рот укладывать. Официант смотрел на посетителя такого с недовольством, но спорить о его трапезе не стал. Окончив всё густое, старик выпил с тарелки жидкое; выдавил кетчуп (бесплатный на столиках) и принялся пить его. В эти мгновения подошёл к нему окончивший ужин мусульманин (в прочной белой одежде, в узорчатой шапочке) и по Рамадану сочувствие показал – поговорил со стариком, заказал ему курицу, ещё одну чашку чая; заплатил за всё официанту и наказал ему другой платы от нищего не спрашивать. Счастье старика было широким. Улыбался он малозубым ртом; угадывалось в нём наивное, ребяческое. Приятно было смотреть на старика и грустно. Какая ничтожная жизнь, какое унижение для разумного существа! Он слеп к унижению своему и даже обозлиться не сумел. Смирился. Быть может, и не было в нём борьбы, но для чего же ум устроен? Для чего ему счастье было родиться человеком, в наш век? Обида за старика – за жизнь его гнилостную, за улыбку добрую, за немощь – таким негодованием во мне окончилась, что я должен был украдкой слёзы отирать. Печаль ещё от того получилась, что не мог я прямо указать, чем жизнь моя лучше, чем в разуме своём я превзошёл этого бедолагу. Начав перечисление побед своих, вспомнил я о смерти – в прах она сотрёт и меня, и его; от мысли такой понял тщетность сравнений. У каждого из нас – свой путь; нет меж нами разницы, если смотреть от объективности мироздания, мы равны по материи, нас соткавшей. Всё различие – от субъективности; и право мне дано безоговорочное жалеть старика, ведь от моего пути он далёк; только свой путь (для своего же блага) я признаю верным.
