В чем же значение русского наступления для стратегии Восточного фронта? А. А. Керсновский считает, что «стратегического решения это политически выгодное и тактически удавшееся наступление не принесло. Сперва его не требовали, а затем его не сумели добиться. Для России и русской армии вся эта грандиозная наступательная операция в конечном счете оказалась вредной. Победы мая – июня были утоплены в крови июля – октября. Было перебито 750 000 офицеров и солдат – как раз самых лучших… Была упущена последняя возможность окончить войну выводом из строя Австро-Венгрии, предупредив этим близившиеся великие внутренние потрясения…». Таким образом, как и прежде, наступление армий Юго-Западного фронта в кампании 1916 года, прежде всего, оказалось на руку союзникам Российской империи – Великобритании, Франции и Италии, где старались беречь кровь своих граждан.
В связи с успехами прорыва русских армий Юго-Западного фронта и выступлением Румынии германцы были вынуждены существенно усилить свои войска на Востоке. Ясно, что в связи с кризисом резервов в странах Центрального блока эти войска должны были изыматься с тех фронтов, где австро-германцы надеялись удержаться с гораздо большими шансами на успех, нежели против русских. Этими участками стали Французский и Итальянский фронты, а также в незначительной степени русские фронты, расположенные севернее Полесья.
Эскадрон гусар на водопое
Все-таки львиная доля резервов, выделенных противником для борьбы с армиями русского Юго-Западного фронта и Румынии, шла с тех фронтов, где стояли наши союзники. Именно оттуда на Восток шли все новые и новые эшелоны с германскими (Франция) и австрийскими (Италия) дивизиями. Дело дошло до того, что против армий генерала Брусилова были переброшены даже турецкие и болгарские контингенты. С середины мая по ноябрь число германских пехотных дивизий на Восточном фронте, по русским сведениям, выросло на шестьдесят процентов
[266]:
– середина мая – 47 дивизий;
– июнь – 52 дивизии;
– июль – 57 дивизий;
– август – 64 дивизии;
– сентябрь – 70 дивизий;
– октябрь – 75 дивизий;
– ноябрь – 78 дивизий.
Эти сведения подтверждаются австрийцами, которые считают, что только к началу августа на закрепление фронта на Волыни австро-германское командование перебросило двенадцать пехотных (в том числе три австро-венгерские) и две кавалерийские дивизии. Русские переброски, кроме Гвардии, – одиннадцать пехотных дивизий плюс передача на Юго-Западный фронт ослабленной 3-й армии ген. Л. В. Леша. Для подкрепления фронта в Карпатах противник перебросил семь пехотных дивизий (в том числе три – австро-венгерские). Русские 7-я и 9-я армия получили три пехотные и две кавалерийские дивизии
[267].
Как сообщает А. А. Свечин, немцы перебросили на Восток, только против русского Юго-Западного фронта, восемнадцать пехотных дивизий с Западного фронта и четыре новые дивизии из резерва. С другой стороны, число германских дивизий на Западе почти не изменилось. Это противоречие связано с тем, что немецкое командование воссоздало восемнадцать пехотных дивизий за счет уничтожения егерских батальонов во всех дивизиях. То есть, имея избыток технических средств ведения боя, немцы могли позволить себе, уменьшив число людей в пехотных дивизиях до девяти батальонов, поддерживать дивизионную огневую мощь на прежнем уровне. В то же время новые дивизии также получали батареи и пулеметы, ибо германская промышленность могла снабдить их техникой в необходимом количестве. Таким образом, живая сила на Западном фронте все равно уменьшилась на восемнадцать дивизий, убывших на Восточный фронт против Юго-Западного фронта. Еще тринадцать германских пехотных дивизий были направлены исключительно против Румынии.
Вне сомнения, нельзя слагать громадной доли ответственности и с главнокомандования армиями Северного и особенно Западного фронтов. Не умея даже должным образом организовать прорыв обороны противника и, тем паче, не имея мужества своевременно отказаться от своего поста, генералы А. Н. Куропаткин и А. Е. Эверт сорвали планы Ставки на кампанию 1916 года. Наступление на Ковель отвечало стратегическим целям всей кампании, а не столько интересам Юго-Западного фронта как одного из участков Восточного фронта вообще. Удар в ковельском направлении должен был объединить усилия Западного и Юго-Западного фронтов по разгрому противника и решительному слому австро-германской обороны на Востоке. Так как главный удар, согласно стратегическому планированию кампании 1916 года, принадлежал войскам Западного фронта, то первым виновником срыва всех планов выступает командование Западного фронта и лично ген. А. Е. Эверт.
Неудачные высшие назначения коренным образом повлияли на исход кампании, приблизив революцию в России. И здесь отчетливо проявилась характерная черта императора Николая II, не умевшего разбираться в людях. В то же время нельзя не согласиться с утверждением, что «громадный оперативно-тактический успех» армий Юго-Западного фронта не был развит в оперативный прорыв, прежде всего, по вине Ставки и командования фронтом, то есть генералов М. В. Алексеева и А. А. Брусилова. Наверное, все-таки наиболее ближе к истине лежит мнение С. Н. Михалева, что Луцкий прорыв – это «крупный успех оперативного масштаба», успех которого был обесценен «беспомощностью стратегического замысла».
Таким образом, русское командование самых высоких степеней фактически «отдало» противнику потенциально выигранную кампанию (конечно, пока еще не всю войну), приблизив тем самым революцию 1917 года (глобальное разочарование общества и народа в военных возможностях монархии довести войну до победного конца) и развал Вооруженных Сил. Огромные потери без видимых результатов существенно надломили волю солдат к продолжению боевых действий.
Неудачные действия и замыслы высшего российского генералитета крайне «удачно» наложились на дезинтегрирующую моральное состояние страны антиправительственную кампанию, проводимую оппозицией при поддержке союзников, что, в свою очередь, вылилось в перманентный «министерский кризис» второй половины 1916 – начала 1917 года. Но все познается в сравнении: Н. Н. Головин точно подметил, что ближе к концу 1916 года «в растущем пессимизме все ошибки нашего командного состава рассматривались в увеличительное стекло. При этом совершенно упускалось из виду, что атаки наших союзников не приводили к большим результатам, чем наши атаки против немцев, несмотря на то что в распоряжении союзных генералов было такое обилие технических средств, о котором у нас даже мечтать не смели»
[268].
Что самое интересное – главные виновники в кризисные дни конца февраля – начала марта 1917 года «сдали» восставшему революционному Петрограду своего монарха, фактически переложив на него всю ту ответственность за исход 1916 года, которая по справедливости должна была лежать на их собственных плечах. При этом нельзя не отметить, что высшие генералы в силу своей профессии являлись куда более компетентными лицами, нежели император Николай II, который, в отличие, например, от И. В. Сталина «образца» 1941–1942 годов, вовсе не вмешивался в военное планирование всех уровней.
