Понятная нам деятельность Божества, которую мы представляем себе как бесконечное протяжение и бесконечное мышление, может быть названа действующей, или созидающей, природой. Все происходящее мыслится и определяется Божеством, но не все осуществляется им непосредственно.
Кроме бесконечного, пребывающего в неизменной необходимости и от века до века проявляющегося в своей Божественной законосообразности, есть также и конечное, изменчивое, преходящее, находящееся лишь в опосредованной связи с вечным и бесконечным, хотя бы по своей сущности оно и было вечным и как таковое во всяком случае имело непосредственную причину в Божестве. Ибо все отдельное или всякая вещь, конечная и имеющая определенное существование, не может существовать или определяться в деятельности иначе, как если она определяется к этому другой причиной, также конечной и имеющей определенное существование. В свою очередь и эта причина определяется к существованию и деятельности другой причиной, также конечной и имеющей определенное существование, и так далее до бесконечности.
6
Эту цепь отдельных причин и действий, постоянно сменяющих друг друга, как это на тысячу ладов раскрывается перед нами в явлениях жизни — в смене следующих друг за другом поколений — и во взаимодействиях, совершающихся при превращении одних физических явлений в другие — воды в пар, туман, облака, дождь, снег, лед и так далее — эту цепь причин и действий следует отличать, как созданную или произведенную природу, от природы действующей и созидающей.
Созданная природа с ее пестрым разнообразием возникновения и исчезновения вечного бытия и вечных изменений конечных вещей, которые в бесконечном сплетении взаимодействий, то вызывая друг друга к существованию, то мешая друг другу, не могут вполне обнаружить своей сущности, — эта созданная природа является ареной страстей и в то же время миром воображения, обусловленным ограниченностью во времени и случайным недостаточным пониманием.
От получающейся при таких условиях спутанности мышления мы можем возвыситься до истинного познания благодаря присущей нашему духу способности рассматривать вещи в их необходимости и законосообразности и таким образом сосредоточивать свои стремления на вечном, не подвергающемся никаким изменениям и не могущем привести к разочарованию, словом, достигая до некоторой степени того, что осуществляется с вечным совершенством в Божественном мышлении.
Это становится возможным благодаря тому, что человек, и как тело, и как дух, является частью природы и, таким образом, соучастником в той бесконечной силе мышления, которая обнимает всю природу в ее сущности и законосообразности.
Поскольку наше мышление истинно и соответствует вечной сущности вещей, оно совпадает с мышлением этого бесконечного разума, то он не может постигнуть мир в его целокупности, а так как наша телесная природа приковывает нас к сцеплению внешних и случайных вещей и явлений, то мы подвержены заблуждениям и спутанности познания.
Однако поскольку мы можем постигать и познавать течение и связь вещей в их вечной и законосообразной сущности, содержащейся в Божественном мышлении, постольку мы достигаем полного и неограниченного удовлетворения нашего «Я» и, отворачиваясь от мимолетной суеты всего конечного и всех связанных с ним заблуждений и предрассудков, обретаем истинное душевное спокойствие.
В таком стремлении к слиянию с бесконечным Божественным мышлением и в достижении его состоит единственное доступное нам блаженство, которое может быть названо также интеллектуальной, или умственной, любовью к Богу, так как оно состоит в преданности вечно созидающему Божественному началу.
Так как сущность нашего ума заключается в познании, первоначалом и основой которого является Бог, то сохранение нашей духовной индивидуальности, или свободы нашего духа, получает истинное удовлетворение, когда все стремления его обращаются к Богу, или духовному началу.
7
Такая любовь, направленная на вечное, не может встретить взаимности, но зато она не допускает ни зависти, ни ревности, так как она тем более укрепляется, чем большее число людей мы представляем себе соединенными одними и теми же узами любви к Богу.
Это блаженство, доставляемое нам ничем не стесняемым и не смущаемым развитием нашего «Я», есть сама добродетель, а не награда за нее, так как, обеспечивая нам истинное познание, оно дает нам вместе с тем силу, необходимую для преодоления страстей.
Не потому, что мы можем побороть свои страсти, мы наслаждаемся блаженством, а напротив — потому что мы наслаждаемся им, мы можем противостоять соблазнам страстей.
С этим, конечно, находится в полном противоречии обыденное мнение, считающее необузданное господство похотей и страстей свободой, а нравственное поведение — ограничением такой свободы, непременно требующим награды.
Надеждой на то, что награда непременно будет получена после смерти, и страхом перед наказанием, ожидающим на том свете отклоняющихся от добродетели, многие побуждаются жить сообразно предписаниям Божественного разума, насколько это позволяют их ограниченность и незрелость их ума. Ценя этот страх и эту надежду очень высоко, многие думают, что люди следовали бы слепо своим похотям, если бы они были уверены, что со смертью для них все кончается. Это кажется мне столь же нелепым, прямо говорит Спиноза, как если бы кто-нибудь, зная, что, несмотря на хорошую жизнь, он не может сохранить свое тело вечно, предпочел бы питаться смертоносными ядами, или, видя, что душа невечна и небессмертна, пожелал бы стать безумным и жить без разума.
Свободный человек, руководимый истинным познанием и потому видящий, что лучший путь к самосохранению — в жизни, вполне согласной с указаниями разума, такой человек не знает страха смерти, и его мудрость является не созерцанием смерти, а созерцанием жизни, ценность которой заключается для него в добродетели, во власти над своими страстями. Он далек от того, чтобы ожидать за это какой-нибудь награды, так как все его счастье — в добродетели, которая тождественна с мудростью.
Тогда как невежда является игралищем внешних причин и никогда не имеет истинного душевного спокойствия, мудрый, наоборот, почти не знает душевных волнений.
Сознавая себя самого, Бога и вещи в их вечной необходимости, мудрец всегда обладает истинной душевной удовлетворенностью. Путь, ведущий к этому, безусловно, труден, но при всем том он может быть найден.
Разумеется, и должно достигаться трудно то, что так редко удается найти. Действительно, если бы спасение было так доступно и если бы его можно было достигнуть без особого труда, то каким образом могло бы произойти, что большинство людей к нему равнодушны? Но все превосходное столь же трудно, сколь и редко.
Этим рассуждением об обретении мудрости и душевного спокойствия в разумной любви к Богу Спиноза завершает свой главный труд — «Этику».
8
Образ мыслей, нашедший выражение в «Этике», был той путеводной звездой, которой руководствовался в своей жизни Спиноза, и он с полной прямотой высказывал те же взгляды во всех своих сочинениях. С каким предубеждением надо было к ним отнестись, чтобы ославить автора атеистом и разрушителем всякой религии и нравственности!
