— Вот так всегда, — сказала Энн, откидывая дверной крючок. Она не обняла Карин при встрече — впрочем, они с Дереком никогда этого не делали.
Энн стала еще круглее — или это короткая стрижка создавала такое впечатление, — а на лице алели какие-то пятна, будто ее мошкара покусала. Глаза казались больными.
— У тебя болят глаза? — спросила Карин. — Поэтому ты работаешь в темноте?
— О, а я и не заметила, — сказала Энн, — не заметила, что свет не горит. Я тут чистила кое-какое серебро, и мне казалось, что я все вижу. — Тут Энн, похоже, сделала над собой усилие, чтобы оживиться, и заговорила с Карин, как будто та была маленькой девочкой: — Чистка серебра — такое нудное занятие, что я, наверное, погрузилась в транс. Какая ты умница, что пришла мне помочь, деточка.
И Карин, в качестве временной тактики, тут же стала той самой «деточкой». Она развалилась на стуле у стола и бесцеремонно спросила:
— Так где наш старикашка Дерек?
Ей казалось, такое странное поведение Энн могло свидетельствовать о том, что Дерек отправился в одну из своих экспедиций по горным хребтам и не вернулся, бросив и Энн, и Розмари. Или что он болен. Или страдает депрессией. Энн как-то сказала: «У Дерека сейчас депрессии случаются вполовину реже, чем это было до нашего отъезда из города». Интересно, думала Карин, подходит ли тут слово «депрессия». Дерек казался ей занудой и придирой, порой у него был вид человека, которому все осточертело. И это называется депрессией?
— Скорее всего, он где-то здесь, — сказала Энн.
— Они с Розмари разбежались, ты знаешь об этом?
— Ну конечно, Карин, я знаю.
— И тебе не жаль?
— Я узнала новый способ чистки серебра, — сказала Энн. — Сейчас я тебе покажу. Берешь вилку или ложку, ну или что-нибудь еще, и опускаешь в ванночку с вот этим раствором и держишь буквально минуту, а потом вынимаешь и ополаскиваешь в чистой воде и вытираешь насухо. Видишь? Сияет, как будто я ее час терла и полировала. Мне так кажется. Отлично блестит, как по мне. Я сейчас принесу нам свежей воды для полоскания.
Карин макнула вилку в ванночку и сказала:
— Вчера мы с Розмари весь день делали что хотели. Даже не одевались. Напекли вафель и читали всякую всячину в старых журналах. В старых номерах «Женского журнала».
— Это мамины журналы, — сказала Энн чуть суховато.
— Она прекрасна, — процитировала Карин. — Она обручена. Она пользуется «Нивеей».
Энн улыбнулась — какое облегчение — и сказала:
— Я помню.
— Можно ли сохранить этот брак? — спросила Карин зловещим тоном. А потом запищала подобострастно: — Беда в том, что мой муж на самом деле считает, что я не умею с ним обращаться. Начать с того, что он взял и съел всех наших деток. Вовсе не потому, что я плохо его кормлю, ведь я же хорошо готовлю. Я весь день гроблюсь у горячей плиты и готовлю ему вкуснейшие кушанья, а он приходит домой и первым делом отрывает ножку у ребенка…
— Так, стоп, — сказала Энн, уже не улыбаясь. — Хватит, Карин.
— Но я действительно хочу знать, — сказала Карин чуть мягче, но не сдаваясь, — можно ли сохранить этот брак?
Последние несколько лет, воображая себе место, где она больше всего хотела бы оказаться, Карин думала об этой кухне. Большущая комната, в углах которой даже при включенном свете прятался сумрак. Тени зеленой листвы, метущей окна. И все эти вещи вокруг, вещи, строго говоря, вовсе не кухонные. Ножная швейная машинка и большое, заваленное барахлом кресло с малиновой обивкой, вытертой до причудливой серой зелени на подлокотниках. Картина — большое полотно с изображением водопада, написанное матерью Энн давным-давно, когда она еще в невестах ходила, в свободное время, которого потом у нее никогда не было.
(«К счастью для всех нас», — сказал Дерек.)
Со двора донесся звук мотора, и Карин подумала: а вдруг это Розмари? Вдруг Розмари как раз из тех, кто в одиночестве впадает в депрессию, и она поехала вслед за Карин, чтобы не быть одной?
Услыхав стук ботинок на кухонных ступенях, она поняла, что это Дерек.
— Сюрприз, сюрприз! — крикнула она. — Посмотри, кто пришел!
Дерек вошел в кухню и сказал:
— Привет, Карин. — В голосе его не было и тени гостеприимства.
Он поставил на стол два пакета. Энн вежливо поинтересовалась:
— Ну что, ты нашел нужную пленку?
— Да, — сказал Дерек. — Что это за помои?
— Для чистки серебра, — ответила Энн и сказала Карин, словно извиняясь: — Он в город ездил, за пленкой. Чтобы фотографировать свои камни.
Карин ссутулилась над ножом, тщательно вытирая его насухо. Только бы не разреветься, вот ужас-то будет (прошлым летом такое было бы немыслимо). Энн спросила о чем-то — о каких-то купленных Дереком продуктах, и Карин решительно подняла глаза и уставилась на плиту. Таких плит больше не выпускают, как сказала Энн. Комбинация электрической и дровяной печки с парусником, выбитым на дверце духовки, и надписью «корабельная печь» над ним.
Это она тоже помнила.
— Мне кажется, Карин тебе пригодится, — сказала Энн. — Она помогла бы тебе раскладывать камни.
Повисла небольшая пауза, во время которой они, наверное, посмотрели друг на друга, а потом Дерек сказал:
— Ладно, Карин. Пойдем, поможешь мне снимать.
Множество камней валялись на полу в сарае, еще не отсортированные и без ярлыков. Другие лежали на полках, расставленные по отдельности и отмеченные печатными табличками.
Какое-то время Дерек молча сновал туда-сюда, потом игрался с фотоаппаратом, пытаясь найти самый удобный ракурс и самый лучший свет. А после начал снимать, давая краткие указания Карин — наклонить камни, подвинуть или поднять с пола камешек-другой, чтобы сфотографировать их, пусть даже без ярлыков. Карин не могла отделаться от ощущения, что ему не нужна ее помощь и что на самом деле он не хочет, чтобы Карин ему помогала. Несколько раз он набирал воздуха, будто собирался сказать ей об этом или сказать что-то еще, что-то важное и неприятное, но все, на что он сподобился, было: «Передвинь его чуть правее» или «Дай-ка я гляну с другой стороны».
Прошлым летом Карин сначала донимала и канючила, а потом на полном серьезе упрашивала, чтобы Дерек взял ее с собой в поход, и наконец он сказал, что она может пойти. Он усложнил поход настолько, насколько мог, устроив Карин настоящее испытание. Они облились спреем «Офф», но это совершенно не помешало комарам забираться им в волосы и проникать за шиворот и в рукава. Им пришлось хлюпать по болотам, где каждый след сапога немедленно заполнялся водой, взбираться по крутояру, поросшему ежевикой и диким шиповником, продираться сквозь заросли лозы. А еще карабкаться по скользким, шатким нагромождениям голых камней. На шее у каждого висел колокольчик, чтобы они могли найти друг друга по звуку и чтобы любой медведь мог услышать их и держаться на расстоянии.
