Паулина смеется:
— Они заводят интрижки? Могу себе представить.
— Да уж конечно, — говорит Брайан, — я имел в виду их жизнь. Логически я понимаю: можно покончить с собой, чтобы не стать похожим на своих родителей, просто не верится, что кто-нибудь так сделает.
— Выбор есть у всех, — сонно бормочет Паулина. — Мать и отец Эвридики — они оба, в общем, жалкие в некотором смысле, но Орфей и Эвридика не обязаны быть на них похожи. Они не испорчены. То, что она спала с другими, не значит, что она испорчена. Тогда она еще не любила. Еще не встретила Орфея. Там есть один монолог, когда он ей говорит, что все ее поступки в прошлом марают ее, и это отвратительно. Ее ложь ему. Другие мужчины. Все это с ней навсегда. И конечно, господин Анри подыгрывает. Он сообщает Орфею, что и он — Орфей — ничуть не лучше их и однажды пойдет с Эвридикой по улице и будет похож на человека с собакой, от которой он хочет избавиться.
К ее удивлению, Брайан рассмеялся.
— Нет, — сказала она. — Это дурость просто, это не неизбежно. Это совсем не неизбежно.
Они пустились в домыслы, уютно споря, не как всегда, но и не совсем непривычно. Они беседовали и раньше, в долгие периоды супружеской жизни, полночи обсуждая Бога, или страх смерти, или образование детей, или стоит ли жить ради денег. Потом они признали, что слишком устали, чтобы говорить осмысленно, улеглись рядышком, уютно, по-товарищески, и уснули.
Наконец задождило. Брайан с родителями отправились в Кэмпбелл-Ривер
[38] за продуктами, джином, а еще поставить в мастерскую отцовскую машину — починить неисправность, возникшую на пути из Нанаймо
[39]. Неисправность была пустяковая, но гарантия еще действовала, так что отец Брайана хотел воспользоваться ею незамедлительно. Брайану пришлось ехать в своей машине, на случай если машину отца придется оставить в мастерской. Паулина сказала, что останется дома, потому что Маре пора подремать.
Она уговорила поспать и Кейтлин, разрешив ей взять в кровать музыкальную шкатулку, если будет играть с ней тихонечко. Потом Паулина разложила пьесу на кухонном столе, и выпила кофе, и перечитала сцену, где Орфей говорит, что нетерпимо, в конце концов, когда две оболочки, две взаимно непроницаемые эпидермы разделяют нас, когда у каждого свой кислород, своя собственная кровь, каждый крепко заперт, бесконечно одинок в своей шкуре, и Эвридика просит его замолчать. Не говори больше. Не думай больше. Пусть твоя рука ласкает меня. Пусть хоть она будет счастлива.
Твоя рука — мое счастье, говорит Эвридика. Прими это. Прими свое счастье. Конечно, он отказывается.
Кейтлин постоянно зовет ее и спрашивает, который час. Она включила музыкальную шкатулку громче. Паулина бросается в спальню и шипит, чтобы прикрутила звук и не будила Мару.
— Еще раз так сделаешь, я ее у тебя заберу, поняла?
Но Мара уже шуршит в колыбельке, и следующие несколько минут слышны звуки тихой беседы, убеждающей Мару проснуться окончательно. Слышно, как музыка в шкатулке начинает звучать громче и тут же приглушается. Потом — как Мара трясет колыбель, поднимается, выкидывает бутылочку на пол, и начинается птичий гомон, все более неутешный, пока не привлекает мать.
— Я ее не будила, — говорит Кейтлин. — Она сама проснулась. Дождик прошел. Можно нам на пляж?
И она права. Дождь кончился. Паулина переодела Мару и отправила Кейтлин за купальником и ведерком для песка. И сама надела купальник и шорты поверх него, на случай если семья вернется, пока они будут на пляже. (Отцу не нравится, когда женщины выходят из коттеджей в одних купальниках, однажды заметила ей мать Брайана. Полагаю, мол, нас воспитывали в иные времена.) Она взяла текст пьесы, потом положила его на место. Она испугалась, что пьеса поглотит ее и надолго отвлечет от детей.
Мысли о Джеффри, пришедшие к ней, не были мыслями — скорее переменами в ее теле. Такое случалось, когда она сидела на пляже (стараясь оставаться в полутени куста и так защитить свою бледность, как велел Джеффри), или когда выкручивала подгузники, или когда она и Брайан навещали его родителей. В разгар игры в «Монополию», в слова, в карты. Она продолжала говорить, слушать, работать, следить за детьми, но воспоминания о ее тайной жизни волновали ее, словно излучение. Потом теплый груз приходил в равновесие, уверенность заполняла все пустоты. Но ненадолго, утешение истекало, просачивалось сквозь поры, и она ощущала себя скрягой, потерявшей негаданное богатство и уверенной, что такая удача больше никогда не придет. Томление прихватывало ее и учило прилежно подсчитывать дни. Иногда она даже делила дни, чтобы подсчитать более точно, сколько времени уже прошло.
Вот бы поехать в Кэмпбелл-Ривер, найти предлог, а там добраться до телефона и позвонить ему. В коттеджах телефонов не было — только телефон-автомат в офисе комплекса. И не было у нее номера гостиницы, где работал Джеффри. К тому же вечером ей никак не сбежать. А звонить ему домой днем она боялась — вдруг трубку возьмет его мать, учительница французского. Он упоминал, что его мать летом редко выходит из дома. Только однажды она отправилась на пароме в Ванкувер. И Джеффри сразу позвонил и попросил Паулину приехать. Брайан был на занятиях, а Кейтлин в садике. Паулина отказалась:
— Не могу. У меня Мара.
— Кто? — переспросил Джеффри. — Ой. Извини.
Потом:
— А взять ее с собой?
— Нет, — ответила она.
— Почему «нет»? Ты же можешь взять ее игрушки.
— Нет, — сказала Паулина. — Я не могу, — добавила она. — Просто не могу.
Ей казалось слишком опасным тащить малышку в такой греховный поход. В дом, где растворы для чистки не стоят на полках повыше, а все пилюли, и сиропы от кашля, и пуговицы не спрятаны в безопасных местах. И даже если бы Мара избежала ядов или удушения, то могли заложиться мины замедленного действия — воспоминания о чужом доме, где ею странным образом пренебрегли, о закрытой двери и о шумных звуках за этой дверью.
— Я просто хочу тебя, — сказал Джеффри. — Я просто хочу тебя в моей постели.
— Нет, — снова отказалась она, слабея.
Но слова возвращались к ней. «Я хочу тебя в моей постели». Полушутливая настойчивость в его голосе и в то же время решительность, практичность, как если бы «в моей постели» значило нечто большее, постель, о которой шла речь, словно принимала иные, менее материальные формы.
Совершила ли она роковую ошибку, отказав ему? Напомнив лишний раз, насколько она скована тем, что называется ее реальной жизнью?
Пляж был почти пуст — народ уже привык к дождливой погоде. Песок оказался слишком тяжелым для Кейтлин, чтобы построить замок или выкопать ирригационную систему, — задачи, которые она решала только с отцом, потому что чувствовала его чистосердечный интерес к строительству на песке и безразличие Паулины. Кейтлин побродила немного в одиночестве по кромке воды. Наверно, ей не хватало других детей, безымянных немедленных друзей и случайных соперников по бросанию плоских подпрыгивающих камешков в воду, детей, пронзительно кричащих, плещущихся и вечно падающих. Малыш побольше ее и тоже одинокий стоял в отдалении по колено в воде. Если бы их свести вместе, то можно было вернуть ей пляжный опыт. Паулине не было видно, в его ли честь Кейтлин бегает, поднимая брызги, и наблюдает ли он за ней с интересом или пренебрежением. Маре компания не нужна, по крайней мере пока. Она проковыляла к воде, попробовала ее ногой и передумала, остановилась, огляделась и заметила Паулину.
