Дед, тоже ранняя пташка, видит их с порога своего коттеджа, и Паулина видит его. Но оба приветственно машут — и только. Им с Паулиной нечего сказать друг другу (хотя иногда они чувствуют некую общность, в разгар какой-нибудь долгоиграющей эскапады Брайана или извиняющегося, но назойливого пустячного волнения бабушки; главное — не переглядываться, а то остальные заметят мрачные эти взгляды и обидятся).
В отпуске Паулина тайком выкраивает время для себя, ведь прогулка с Марой — почти то же самое, что гулять в одиночестве. Прогулки ранним утром, а после — стирка, сушка и глажка. Она могла бы гулять одна с часок или около того — после обеда, пока Мара дремлет. Но Брайан соорудил на пляже шалашик и каждый день таскает туда детский манеж, так что Мара засыпает в нем, а Паулина больше не может быть предоставлена себе самой. Он говорит, что родители его оскорбятся, если она будет ускользать каждый раз. Впрочем, он согласен, что ей необходимо время для заучивания роли, которую она будет играть в сентябре, когда они вернутся в Викторию.
Паулина — не актриса. Постановка любительская, но Паулина даже еще не состоит в любительской труппе. Она еще не пробовалась на роль, хотя так случилось, что пьесу она прочла. «Эвридику» Жана Ануя. Правда, с тех пор она уже много чего читала.
Один человек, с которым она познакомилась на июньском пикнике, спросил Паулину, не хочет ли она сыграть в пьесе. Пикник устраивал ректорат колледжа, где преподает Брайан, и там собрались в основном преподаватели с женами или мужьями. Вдовеющая преподавательница французского привела с собой взрослого сына, приехавшего к ней на лето и работавшего ночным администратором в городской гостинице. Француженка рассказывала всем, что сын получил место преподавателя в университете Западного Вашингтона и отправляется туда осенью.
Джеффри Тум его звали. Без «ба» на конце, добавлял он, словно бородатая шутка обижала его. У них с матерью фамилии были разные, потому что она овдовела дважды, а он — сын от первого брака. О будущей работе Тум сказал так:
— Нет никакой гарантии, что надолго, договор на год.
А что он будет преподавать?
— Драму-уууу, — промычал он шутливо.
Свою нынешнюю работу он не жаловал.
— Место довольно мерзкое, — сказал он. — Может, слыхали, как прошлой зимой там какого-то шулера кокнули. И с той поры неудачники стали останавливаться у нас, чтоб перебрать с дозой или вышибить себе мозги.
Народ, не понимавший, как реагировать на такой стиль изложения, постепенно разбрелся кто куда. Кроме Паулины.
— Я подумываю о постановке, — сказал он. — Хотите участвовать?
И спросил, слыхала ли она о пьесе «Эвридика».
— Вы говорите о пьесе Ануя?
[31] — уточнила Паулина.
И Джеффри был приятно удивлен. Но сразу признался, что не уверен в успехе предприятия.
— Я просто подумал, будет интересно посмотреть, можно ли сделать что-нибудь, отличное от этого мира Ноэля Кауарда
[32].
Паулина не могла припомнить, чтобы в Виктории ставили пьесы Кауарда, хотя все может быть.
— Мы видели «Герцогиню Мальфи»
[33] зимой в колледже, — сказала она. — И в Камерном театре шло «Оглушительное бренчание»
[34], но мы не ходили.
— Ага, ладно, — отозвался он, пунцовея.
Паулина думала, что он старше ее, по крайней мере ровесник Брайана (тому исполнилось тридцать, хотя на вид ему его лет и не давали), но когда Джеффри заговорил с ней, этак запросто, бесцеремонно, избегая смотреть в глаза, она заподозрила, что он младше, чем хочет казаться. А когда он покраснел, это стало очевидным.
Оказалось, что лет ему на год меньше, чем ей. Двадцать пять. Она сообщила, что не может играть Эвридику, она вообще не умеет играть. Но тут подошел Брайан, послушать, о чем идет речь, и сразу заявил, что она должна попробовать.
— Просто ее надо подстегнуть, — сообщил Брайан Джеффри. — Она сущий ослик, поди заставь сдвинуться. Но если серьезно, она слишком застенчива, все время ей говорю. И очень умна. Вообще-то, она гораздо умнее меня.
Джеффри посмотрел Паулине прямо в глаза — дерзко и пытливо, — и тут уж пришел ее черед краснеть.
Он сразу избрал ее своей Эвридикой, потому что она напоминает Эвридику. И не потому, что красива.
— Я бы никогда не дал эту роль красивой девушке, — сказал он. — И не уверен, что дал бы красивой девушке хоть какую-нибудь роль. Это слишком. Это отвлекает.
Так что же он имел в виду, чем она похожа на Эвридику? Он сказал, что волосами, они длинные и темные и довольно пышные (не по нынешней моде), и бледностью кожи («Берегись солнца летом»), и больше всего — бровями.
— Они мне никогда не нравились, — сказала Паулина, слегка покривив душой.
Брови у нее были правильной формы, темные, густые. Они главенствовали на лице. И подобно прическе, были не в моде. Но если они ей так уж не нравились, то почему она их не выщипала до сих пор?
Казалось, Джеффри ее не услышал.
— Они придают вам угрюмый вид, и это тревожит, — сказал он. — И челюсть у вас тяжеловата, этак по-гречески. Я б вас в кино снимал, крупным планом. Обычно Эвридику изображают эфемерной, бесплотной, я не хочу бесплотную.
Везя Мару по дороге, Паулина действительно учила роль. В конце там был монолог, и он ей тяжело давался. Она толкала коляску и повторяла: «Ты страшен, пойми, страшен, как ангелы, ты считаешь, что весь мир идет прямо вперед, сильный и ясный, как ты сам, разгоняя тени, притаившиеся у обочин дороги… Но ведь много и таких, у которых нет ничего, кроме совсем крошечного огонька, слабо мерцающего под бичом ветра. А тени удлиняются, теснят нас, влекут, сбивают с ног… О, пожалуйста, любимый мой, не смотри на меня, не смотри сейчас на меня. Может быть, я не такая, какой ты хотел меня видеть. Не та, которую ты выдумал в первый день нашего счастья… Но ты ведь чувствуешь, что я рядом с тобой, не правда ли? Я здесь, совсем близко, это мое тепло, моя нежность, моя любовь. Я дам тебе все радости, какие могу тебе дать. Пока не требуй у меня большего, чем я могу, довольствуйся этим… Не смотри на меня. Позволь мне жить…»
[35]
