Серьёзно заняться фотографией для него в какой-то момент стало означать, что он должен резко противопоставить себя contemporary art-у в моём лице и в лице лично Сороса. Видимо, сочувствуя речам своих преподавателей или завидуя моим успехам, он сильно заговнился на мою деятельность. Часто, когда я заходил в гости, он со своим приятелем-фотографом Димой Повторовым идиотски хихикал, ладно надо мной, но и над Тимуром Новиковым, Владиком Монро и другими очевидно более интересными, чем они, персонажами, с которыми я иногда общался в Фонде Сороса и на выставках, которые им так не нравились. Якобы исповедуя ценности «качественной» фотографии, они копировали питерских авторов, которые копировали иностранных, и когда я находил параллель между Мохоревым и Мэпплторпом, они бывало ржали как кони.
– Кто такой Мохорев и кто такой, этот, как его, Мэпплторп? Тимур Новиков? Мудак! Что он сделал? Новоакадемизм? Говно!
– Бугаев? Лошара!
– Гурьянов? Пидрила!
И потом шла кавалькада никому не ведомых питерских фотографов как светил фотографии и искусства в самом «высшем» смысле этого слова.
– Вот кто крутой! Как он работает с фактурой снимка! Какие композиции, как всё отпушировано!!! Вот это дааа! – Листали они фотки с какого-то бесплатного фото-блога, спешно перематывая там же куда более интересные и популярные фотографии Мохорева.
* * *
Однако, зная Валерину экстремальность и то, что он ревновал к успехам в искусстве и жизни как ребёнок, было интересно наблюдать его творческие движения. На третий год изучения азов фото-композиции он, понимая, что снова наснимал говна, взял молоток и начал стучать им по пачке негативов, потом начал некоторые из них жечь зажигалкой, и так напечатал. Эффект превзошёл все ожидания, работы произвели фурор, родилась авторская техника, о Валере заговорили всерьёз, правда пока только в питерской фото среде. Ему даже предложили выставку в каком-то арт-центре, напечатали небольшого размера фотографию и анонс в городском журнале. Валера весь лучился триумфом, это был прорыв! После этого знаменательного случая, опоздав года на три, Валерий всё-таки начал иногда ходить на лекции по современному искусству, в голове его закрепилось слово «экспрессия» и «метод».
* * *
Для фотографирования базовых композиций Валере периодически нужны были модели. Естественно, как в целом гетеросексуальный мальчик, в организм которого с некоторых пор перестал ежедневно поступать героин, он понял, что наконец-то, к двадцати шести годам, пора потерять девственность. Валера для пущей привлекательности покрыл половину тела художественной татуировкой, с рыбами и цветами, за мамин счёт. И, о чудо! Ему, молодому фотографу, дала сначала одна, а когда состоялась выставка, и вторая, и даже третья тёлка! А потом даже та, которую он пытался уболтать на фотосессию уже два месяца на сайте знакомств, каждый вечер звоня ей по домашнему телефону, не только наконец-то отфоткалась в довольно радикальных позах, но и дала, и взяла в рот. Он выебал её прямо под софитами, в фотографическом гриме и костюме девочки-подростка, который Валера несколько дней лично подбирал специально для этой фотосессии на барахолке и секонд хенде.
– Как в кино! А потом мы разыгрывали сцены из порнографического хентай-мультика. – демонстрируя фотографии прямо на фоне декораций, он с горящими глазами в лицах показывал, как это было.
В общем, к Валериному удивлению, оказалось, что если не торчать и не оплачивать раз в три месяца детоксы и реабилитационные центры, то маминых денег, по-прежнему непрерывно поступающих из Америки, хватает и на пару просторных комнат с огромным балконом на Старо-Невском, и на то, чтобы есть, и чтобы содержать девочку-музу-модель и даже ездить летом на Черное море. Мама была очень довольна, что Валера героин поменял на фотографию и теперь пропадает на лекциях и в фото-лабораториях, а не в понятно каких лабораториях, в больнице или в ментовке.
Все шло хорошо. Мама купила Валере телефон Skylink, звонила ему каждый день и выясняла, что он ел и где он находится. Валерочка говорил с ней всегда одинаково грустным виноватым голосом, делал всё, что она ему приказывала как робот, но когда вешал трубку, мгновенно слетал с накрученных мамой бигудей.
* * *
Сделав одну выставку, а потом вторую, сексуально удовлетворившись, Валерий выяснил, что это ничего сильно не изменило в его творческой судьбе. И он обратил свои взоры на Москву.
Сначала он приехал на ярмарку «Арт-Москва» и прямо на стендах начал приставать к галеристам и раскладывать на полу свои работы. Устраивая то ли перформанс, то ли истерику, он собрал вокруг себя несколько человек. Некоторые неосторожно, некоторые со смехом, видимо, чтобы от него отвязаться поскорее, ему что-то пообещали и дали визитки. Это был триумф! На нервной почве Валера для вдохновения разнюхался кокаином и бухнул вискаря. А приехав в Питер, сразу начал морально готовить маму к переезду в Москву и паковать чемодан с негативами.
Однако, внезапно для самого себя, почему-то решил на прощание ширнуться «хмуреньким» и обнаружил себя через две недели не в Москве, а в Питере, на проспекте Просвещения, в торчковой хате уже проторчавшим и подаренный мамой фотоаппарат, и подаренный ей же MacBook и потерявшим её спасительный телефон. А ещё у Валеры была мамина карточка, и он, видимо в каком-то полусне, снял оттуда несколько тысяч долларов и угощал полусгнивших торчков героином на эти деньги неделю, так как не хотел возвращаться в реальную жизнь. Короче, очнулся Валера без денег, с дозой и чувством вины перед мамой, как раньше. Москва временно отложилась.
Он всегда начинал с кокаина, желая взбодриться или находясь на волне какого-то нового приобретения, вещи или девушки, когда всё вроде бы хорошо и любой нормальный человек счастлив. Но ему «чего-то» не хватало, порошок вставлял недостающий пазл, а потом, будучи абсолютно эмоционально неуправляем и дестабилизирован, чтобы сняться, он заменял кокаин героином. Сначала понемногу, а потом и на длительное время, пока в очередной раз не оказывался в реабилитации, например.
* * *
Эффективен как художник он бывал только периодически, в основном, когда курил траву и не употреблял ничего тяжелее пива. Какое-то количество его фотографий того периода остались у меня в коллекции. Черно-белые андрогинные силуэты на грани абстракции, какие-то шумы, надувные игрушки и пупсы, продам как-нибудь дорого, при случае.
Впрочем, он делал и какие-то арт-проекты, я даже по дружбе ему писал тексты к ним, пытаясь одновременно исследовать любопытное Валерино бессознательное. В какой-то момент он сильно привязался ко мне, и даже, когда к нему приехала его мама, познакомил нас. Сказал, что я его спонсор по «Анонимным наркоманам» и помогаю ему оставаться трезвым. Отчасти это действительно было так, поскольку со свойственным мне сарказмом я систематически издевался над Валериными срывами и избалованностью, призывал его к сознательности. И он как будто бы прислушивался, делал работы и проекты, но иногда в сговоре со мной же балансировал свои косяки перед мамой. У неё, как оказалось, возникло ко мне доверие, и она несколько раз даже звонила мне, когда Валера куда-нибудь очередной раз исчезал.
