— Мне действительно пора ехать, — произнесла я, поднялась и направилась к двери. Однако в прихожей Ребекка догнала меня и схватила за локоть.
— Пожалуйста, — сказала она, — не убегай так быстро. Я вроде как в легком затруднении.
Глядя на нее, я определенно могла сказать, что она боится. Я думала о том, чтобы вырваться и поехать домой, рассказать обо всем отцу, позвонить копам. Но Ребекка смотрела на меня так, словно я могла ее спасти, и просила:
— Пожалуйста, Эйлин, ты мне очень нужна. Мы ведь друзья.
Эти слова поколебали меня. Она протянула мне сигарету и дрожащими руками поднесла зажигалку.
— Ты единственная, кому я доверяю, — выдохнула Ребекка. Этих слов было достаточно, чтобы остановить меня. Я предпочла поверить, что она все-таки уважает меня. Она хочет, чтобы я была рядом с нею. Слезы навернулись ей на глаза и потекли по щекам. Она вытерла их обшлагом халата, всхлипнула, содрогнувшись всем телом, и вопросительно поглядела на меня.
— Ладно, — ответила я. Никто прежде не умолял меня со слезами на глазах. — Я тебе помогу.
— Спасибо, Эйлин, — сказала она, улыбаясь сквозь слезы, и вытерла нос о рукав. — Извини, я ужасная неряха.
Мне доставило удовольствие видеть ее такой испуганной и уязвимой. Она взяла с кухонного столика еще один ломоть хлеба и несколько секунд задумчиво смотрела на него.
— Не знаю, как я в это впуталась. Но раз уж мы взялись за это дело, то должны довершить то, что начали.
Я села на стул, выпрямив спину, скрестив лодыжки, словно леди, и сложив руки на коленях, и негромко предложила:
— Мы можем позвонить в полицию и объяснить, что случилось. Мы можем сказать, что это был несчастный случай.
Я отлично знала, что мое предложение нелепо. Я просто хотела увидеть ее в максимально глубоком отчаянии и насладиться этим. Хотя бы этого я заслуживала в обмен на свою верность.
— И что именно мы скажем? — отозвалась Ребекка. — Что я случайно связала ее? Меня отправят за решетку, — всхлипнула она.
— Мой отец был копом, — сообщила я ей. Ребекка смотрела на меня широко распахнутыми глазами. — Конечно, я не скажу ему, но, допустим, если мы заявим, что миссис Польк угрожала тебе…
— Последнее, что нам нужно, — это вмешательство полиции. Ты же знаешь, мистер Польк был полицейским. Если б полиции действительно было какое-то дело до правосудия, то мне вообще не понадобилось бы появляться здесь. Я не могу отправиться в тюрьму, Эйлин. Люди не поймут, какое доброе дело я пытаюсь сделать. — Ребекка помахала ломтем хлеба и бросила его в раковину, потом раскурила сигарету и посмотрела на бутылку с отбитым горлышком. Вина в бутылке уже не было. — Я бы выпила.
— Никакой выпивки, — возразила я, удовлетворившись тем, что она была в достаточно сильном отчаянии, чтобы не осуждать меня. — Нам нужно сохранить разум. Мы должны добыть признание. — Я старалась говорить деловитым тоном. Потом затушила сигарету и хлопнула ладонью по колену.
— Нам нужно заняться делом. — Ребекка слабо улыбнулась.
— Расскажи мне, что случилось. Расскажи мне все.
Она поежилась, и это зрелище доставило мне удовольствие. Ребекка снова стала теребить волосы, дергая и крутя пряди, одновременно меряя шагами кухню.
— Это началось вчера, ближе к вечеру. Я заявилась в дом миссис Польк, — начала Ребекка. Ей удалось совладать с голосом, заставить его звучать спокойно, собрано и располагающе, как будто она репетировала свое выступление перед судьей или судом присяжных. — Я обвинила ее и ее покойного мужа в том, что они сделали, пересказала все, что Ли поведал мне о клизмах, о сексуальном насилии, обо всем.
Она вскинула руку, словно указывая на верхний этаж, где и происходили эти постоянные изнасилования. Я едва могла понять насилие так, как она рассказывала мне о нем — какая часть тела куда входит, для чего нужна клизма, и так далее. Мне все еще было неясно, что это означает. Я была наивной и извращенной и теоретически знала, что такое гомосексуализм, однако у меня не было личного опыта, и я не могла вообразить сексуальное соитие достаточно отчетливо, чтобы понять эту извращенную форму — насилие над мальчиком.
— Что именно его отец делал с ним? — спросила я. Ребекка прекратила расхаживать и посмотрела на меня как на идиотку. — Просто для ясности, — добавила я.
— Содомия, — ответила она. — Анальная пенетрация. Это достаточно ясно?
Я кивнула, хотя это показалось мне невероятным.
— Говори дальше. — Я откашлялась. — Я слушаю тебя.
— Миссис Польк, конечно же, все отрицала, — продолжила Ребекка. — Она называла своего мужа святым, сказала, что никогда не слышала слова «клизма» до того, как я его произнесла. «Я даже не знаю, для чего нужна эта штука». Но я продолжала спрашивать: «Почему вы не забрали Леонарда и не сбежали? Почему вы позволили, чтобы это продолжалось? Как вы могли стать соучастницей этих пыток?» И она просто ничего мне не ответила. Я велела ей обдумать это. Оставила свой номер телефона. Но я знала, что она не позвонит. Прошлой ночью я так и не смогла уснуть. Меня просто разъедало заживо то, что эта женщина лгала мне в лицо. Поэтому я вернулась сюда сегодня утром. Она, конечно же, не сказала ничего нового. Отпиралась еще энергичнее. Назвала меня сумасшедшей. Я пригрозила сообщить о том, что она делала. А потом мы подрались, потому что то, что я сказала, разозлило ее. Я пыталась убедить ее, что действую во благо Ли и что хочу помочь и ей тоже. Но она не слушала. Она разъярилась и напала на меня. Видишь? — Ребекка распахнула халат и задрала блузку, чтобы показать мне мелкие царапины поперек груди: ничего страшного, насколько я видела, даже шрамов не должно было остаться. Ее тело было тонким и чистым, белая кожа словно бы светилась изнутри, ребра напоминали клавиши пианино, сделанные из слоновой кости, живот был плоским и гладким, без выпирающей мускулатуры. Лифчик, охватывающий маленькую грудь, был сшит из черного атласа и изящно отделан кружевом.
— Мне пришлось связать ее, — сказала Ребекка, покачав головой. — У меня не было другого выбора. Она угрожала позвонить в полицию. И что бы я им сказала?
— Ты поступила правильно, — заверила я ее, стараясь придать взгляду жесткость, а лицу — невозмутимость, надеясь убедить Ребекку в своем бесстрашии, спокойствии и способности обуздать ужас перед страшным преступлением, совершенным против ребенка. Я хотела выразить готовность довести дело до конца, хотя понятия не имела, что это может означать.
Раздражение Ребекки немного утихло. Она отбросила волосы на спину.
— На самом деле я не причинила ей вреда. Ей не больно. Она долго кричала, поэтому я включила музыку. Но теперь она умолкла. Я полагала, что в конце концов она скажет правду, примет свою часть вины, и тогда мы сможем уладить все. Но она не признаётся ни в чем. Она вообще отказывается говорить. Я не могу долго держать ее связанной, особенно на таком холоде. Я не преступница. Она заслуживает куда худшего, но я не злодейка. Ты понимаешь, что я имею в виду?
