— Неподалеку, — ответила я. Я могла бы сказать ей правду: что до ее появления я была добровольной рабыней отца, что он сумасшедший пьяница и что я ненавижу его так сильно, что иногда желаю ему смерти, — но воздух и так уже был густым от печали. — От его дома до моего можно дойти пешком, — солгала я. — Это оказалось очень кстати после его выхода в отставку. Он чувствует себя очень одиноким.
— Это мило, — произнесла Ребекка. — То, что ты навещаешь его, а не то, что ему одиноко, — со смехом пояснила она.
Я попыталась застенчиво усмехнуться, но смешок получился совершенно невыразительным.
— Ты живешь здесь одна? — поинтересовалась я, пытаясь переключить беседу на нее.
— О, конечно, — ответила Ребекка, к моему величайшему облегчению. — Терпеть не могу соседей. Я люблю, чтобы у меня было свое личное пространство. И я иногда не прочь сильно пошуметь. Тут я могу крутить музыку так громко, как только хочу.
— Я тоже, — соврала я. — Не люблю соседей. В колледже я…
— Люди такие, какие они есть, и делают то, что делают, верно? — прервала меня Ребекка, прислонившись к шкафчику. Похоже, ответ ее не интересовал. Она неотрывно смотрела в чашку, губы ее были запятнаны вином, лицо немного раскраснелось. Меня очень озадачивал халат, который она надела. Он был старый, потертый и вылинявший, люди обычно не надевают такое при гостях. Неужели я была недостойна чего-то большего? — Я не верю, что мы делаем то, чего не хотим делать, — добавила она странную фразу, и голос ее теперь был мрачным и отстраненным. — Разве что нам в голову нацелят пистолет. И даже тогда есть выбор. И все же никто не хочет признавать, что они хотят быть плохими, совершать плохие поступки. Людям просто нравится испытывать стыд. Вся страна подсела на это, если хочешь знать мое мнение. Эйлин, позволь мне спросить… — Она повернулась ко мне. Я поставила на стол чашку — уже почти опустевшую — и посмотрела на нее глазами, в которых горело ожидание. — Те мальчики в тюрьме — они плохие люди?
Это был не тот вопрос, который я надеялась услышать. Чтобы замаскировать разочарование, я задумчиво приподняла брови, как будто всерьез размышляя над ее вопросом о мальчиках.
— Думаю, большинству из них просто не повезло с самого начала, — ответила наконец я. — Почти все это — следствие неудачи в жизни.
— Думаю, ты права. — Ребекка отставила чашку и уронила в нее сигаретный окурок. Потом скрестила руки на груди и без всякого выражения посмотрела мне в глаза. — Но скажи мне, Эйлин, ты когда-нибудь хотела стать по-настоящему плохой, сделать то, что сама считаешь неправильным?
— Не совсем, — солгала я.
Не знаю, почему я отрицала это. Я чувствовала, что Ребекка видит мою неискренность насквозь, и это держало меня в напряжении, поэтому я укрылась за чашкой, допивая вино. Я хотела, чтобы меня понимали и уважали, и все же ощущала, что меня могут наказать, если я выдам свои подлинные чувства. Я понятия не имела, насколько тривиальны на самом деле были мои постыдные мысли и чувства.
— Можно воспользоваться твоим туалетом? — спросила я.
Ребекка указала в потолок:
— Там, наверху, есть.
Я взяла свою сумочку и поднялась по лестнице, застланной грязным ковром, для равновесия держась за железные перила. Вес револьвера, оттягивавший мне плечо, успокаивал меня. Я просто хотела на несколько секунд взять его в руки, чтобы собраться с мыслями. Взбираясь наверх, я сожалела о своей трусости. «Как я смогу когда-либо стать счастливой, — спрашивала я себя, — если не позволяю себе раскрыться перед Ребеккой?» С моей стороны, конечно же, было глупо воспринимать все так серьезно. И все-таки я бранила себя за такую скрытность. Ребекка пригласила меня к себе домой, позволила мне увидеть ее в естественном состоянии, неряшливой и нервной. Это была дружба. Я не хотела разочаровывать Ребекку. Но если я собираюсь этим вечером раскрыть свою истинную натуру, если мы намерены упрочить связь между нами, мне нужно больше алкоголя, — так я думала.
Дверь санузла, выходящая на верхнюю площадку лестницы, была открыта настежь. Внутри ужасно пахло. Пол и стены были выложены розовой плиткой, стыки металлической фурнитуры сделались оранжевыми от ржавчины, пластиковая душевая занавеска покоробилась и побурела от плесени. Дверная ручка шаталась и не защелкивалась, из крана над ванной капало, да и сама ванна местами позеленела и воняла сыростью. На раковине тоже виднелись зеленые потеки, на бортике лежали истрепанная зубная щетка красного цвета и тюбик зубной пасты, выдавленный досуха. Под заляпанным зеркалом притулился тюбик губной помады. Я открыла его — ярко-розовая, почти до конца стертая помада. С перекладины душевой шторки свисали чулки телесного цвета. К засохшей пене на кусочке мыла прилипли короткие курчавые волоски. Я подумала про себя, что это, должно быть, лобковые волосы Ребекки. Я взяла мыло, намылила лицо, потом смыла пену и почувствовала себя немного лучше. Затем вытерла руки полотенцем и достала револьвер. Прикосновение к гладкому дереву и металлу успокоило меня. Я нацелила оружие на свое отражение в зеркале. Потом прижала револьвер к щеке — он был прохладный и твердый. От него пахло моим отцом — не едким безумием джина, как в те последние годы, а теплым, медовым запахом виски, как это было в детстве, когда мне не нужно было присматривать за ним. Я положила «Смит-и-Вессон» обратно в сумочку и поправила волосы перед зеркалом.
Прежде чем вернуться в кухню, я тихонько обошла площадку и заглянула в ярко освещенные комнаты наверху. Одна из них была спальней — покрывало с розово-зеленым цветочным узором, дешевая настольная лампа на тускло-коричневом комоде, уродливые золотые серьги на голубом блюдце, пустая банка пива. На двери шкафа висело зеркало. Я хотела увидеть гардероб Ребекки изнутри, но не посмела зайти так далеко. Если она на самом деле была неряхой, а ее элегантность и утонченность являлись лишь маскировкой, может быть, у меня все-таки была надежда. Соседняя спальня в тот момент мне мало о чем сказала: маленький деревянный стол, широкая кровать с голым матрасом, вентилятор на прикроватном столике и маленький плюшевый медведь рядом, на стене — карта Америки. В этом всем не было особого смысла, но я предположила, что Ребекка, должно быть, сняла дом со всей обстановкой, и ей было просто некогда прибрать его. Я посмотрела в зеркало. Оттуда на меня глянуло бледное изможденное лицо. Я выглядела как старуха, как труп, как зомби. Когда я попыталась улыбнуться, это помогло лишь чуть-чуть. Казалось нелепым, что прекрасная женщина хочет подружиться со мной. Сойдя вниз по лестнице, я надела маску, подобную той, что носил Леонард Польк, — спокойствие, уверенность, совершенная беззаботность.
Когда я снова села к кухонному столу, Ребекка опять деловито обшаривала шкафчики.
— Ага! — воскликнула она, поворачиваясь со штопором в руке. — Извини, слишком поздно. Давай допьем вино. — Разлила остатки по чашкам и снова сказала: — Спасибо, что принесла его.
— Думаю, это в каком-то смысле еще и вечеринка в честь новоселья, верно? Ведь ты же только что въехала сюда. — Я старалась, чтобы мой голос звучал бодро.
