– С ума сошла! – Татьяна опять приподнялась на постели и закашлялась.
– Лежать! – гаркнула Симона.
Татьяна послушно улеглась и проскрипела:
– Тогда я ничего не понимаю… Сама же сказала, что не будешь больше работать…
– Я сказала, что Фенстер не велел мне работать! А я все равно буду!
– Где?!
– Ясно где! В нашем КБ, конечно!
– Зачем же тебе работать, если можно не работать? И вообще, не ты ли только что говорила, что мы выберемся из КБ?
– Ну, ты ничего не понимаешь! Одно дело, когда тебя насильно заставляют работать в реликтовом КБ, а ты не хочешь, и совсем другое, когда ты там работаешь для собственного удовольствия и развлечения!
– Сима! Какое может быть развлечение в том, чтобы восемь часов подряд чертить редукторы в разрезе и аксонометрии?
– Когда знаешь, что в случае чего всегда можешь хлопнуть дверью и уйти, не опасаясь положить зубы на полку, это настоящее удовольствие! Понимаешь?!
– С трудом! Но даже если все действительно так, как ты мне это расписываешь, то со мной ты явно погорячилась. Когда я умру, гроб престарелой Татьяны Громовой для товарищеской панихиды поставят в центре нашего конструкторского зала и похоронят прямо оттуда!
– Я понимаю, что после вчерашнего у тебя просто не могут появиться другие мысли, но на самом деле действительность вовсе не так мрачна, как тебе сегодня кажется! Как лицо, приближенное к табельщице Веронике, которая, в свою очередь, дышит ноздря в ноздрю с секретаршей Зинаидой, я тебе торжественно заявляю: наш обожаемый шеф, из которого давно уже сыплется песок и иногда, по-моему, вываливаются еще кое-какие детали организма, решил уйти на пенсию!
– И что?
– И то! Угадай с трех раз, кого прочат на его место?
– Неужели… тебя, Симка?
– Сразу видно, что у тебя температура! На что мне, будущей жене состоятельного человека, эта поганая должность?!
– А кого?
– Кого-кого!!! Да Дунаева твоего, вот кого!!! Конечно, зарплата у него все равно не дотянет до оклада директора банка, но все-таки будет значительно выше, чем у занюханного конструктора какой-то там смехотворной категории! Глядишь, и тебе что-нибудь отвалится, а подруга?
– Олег знает? – спросила Татьяна, не зная, радоваться ей или огорчаться.
– Пока нет. Это же сведения из неофициальных источников. И ты пока не говори. Пусть сначала отойдет от своего несчастья, а то не сумеет как следует и обрадоваться!
– Сима, неужели мы откажемся от проведения идеи гейшенизма в широкие мужские массы? – спросила Татьяна и хотела хитро улыбнуться, но опять закашлялась.
– Я тебе, Танька, честно скажу, если бы Фенстер поплелся после работы оттягиваться с гейшами, я удавила бы его собственными руками! Я сама ему гейша! – расхохоталась Симона.
– А как насчет стретчинга и курсов похудания?
– Вот ты погляди на меня, Таня! Разве я худая?
– Нет, Сима! Гляжу и вижу: ты полная и румяная!
– Так вот: Фенстер от этого балдеет, поэтому никогда не стоит торопиться худеть. Любитель толстых (я не побоюсь даже этого грубого слова) тоже всегда может найтись! А что касается стретчинга, то ему такое же решительное «нет», как и гейшенизму! На всякий «ихний» дурацкий стретчинг у нас всегда найдется своя собственная лечебная физкультура и производственная гимнастика! И не вздумай говорить мне про макраме, кактусы и черную магию! На все начхать, когда есть Фенстер, Дунаев и Иркин Вадик-Дима! Надеюсь, ты не возражаешь?
– Как можно! Я тебе давно говорила, что эти кактусы и магия – это не наш профиль! Как, впрочем, и персиковые плитки в туалете.
– Кстати, о Рудельсоне! – сурово сдвинув брови, произнесла Сима, которая при слове «плитки» теперь всегда вспоминала Марка. – А ведь родословная Жаклин-Маргарет-Валуа осталась у него! В кожаной папочке, тисненной золотом.
– Что еще за Жаклин? Что еще за золотая папочка?
– Ну, даешь! Жаклин-Маргарет-Валуа – это же полное имя нашей Жертвы!
Нельзя не отметить, что кошка, услышав свое имя, моментально соскочила с Татьяниного живота и безошибочно понеслась в дунаевскую кухню, проверить, не отвалится ли ей там чего-нибудь вкусненького, а Симона спросила:
– Позвонить, что ли, Рудельсону?
– На что мне Жертвина родословная? – прогнусавила насморочным голосом Татьяна.
– Ну… Мало ли… Захочешь отнести ее на выставку… Она же жутко породистая!
– Не захочу, Симона. Жертве выставка нужна, как нам с тобой стретчинг. Ей бы только есть, спать и лезть на руки, когда ее никто не просит. Ты лучше скажи, как там Гришмановская со своим Вадиком-Димой? Мы же ушли, как только они принялись отношения выяснять.
– Эти сведенья, знаешь ли, не для больных ОРЗ с повышенной температурой тела! Вот поправишься, из первых уст все и узнаешь! Ну, держись, подруга! Спи, ешь витамины, пей морс, если, конечно, он у Дунаева получится, и врачуй ему душу! Пока! Лечу на крыльях любви к своему Юлиану!
– Ну что? По последней? – спросила Симона, с вожделением глядя на пачки «Парламента» и «Золотой Явы», лежащие рядом с неразбивающимся блюдцем.
– Сим! А может, не надо?! – жалобно проканючила Татьяна, ласково поглаживая пальцем золотистый бочок своей пачки сигарет.
– Может отразиться, – покачала головой Ирина Гришмановская, которая еле поместилась в любимом подругами закутке.
– Ну… С одной-то ничего не будет? С «Парламента?» – Сима потянулась за сигаретой, но Гришмановская быстро выхватила у нее пачку и спросила:
– Какой у тебя срок?
– Вообще-то, десять недель, но врачиха думает, что двенадцать.
– Это почему?
– Серая ты, Ирка, как я погляжу, хотя скоро полтинник разменяешь! – заявила Сима. – Врачам всегда надо врать, иначе не вовремя в декрет отправят!
– Ты так думаешь?
– Все так говорят!
– Сим, а как ты себя в консультации чувствуешь… ну… среди молодух? Не стесняешься? – спросила Ирина и покраснела.
– С ума сошла! Да я уже на себе крест поставила, а тут вдруг такая радость! Я, знаете, девки, думаю, что любовь – она любые болезни лечит! Мне врачи что говорили: «Никогда у вас, Симона Иосифовна, не будет детей!» И вот! Стоило в моей жизни появиться феерической любви – и нате вам, пожалуйста! Результат! Рудельсон сдохнет от зависти!
– Зря ты, Сима, так злорадствуешь на его счет. Я его недавно видела. Он действительно очень переживает все случившееся. Сам на себя не похож, – сказала Татьяна.
– Раньше надо было переживать, – зло пробурчала Сима. – А теперь поздно. И нечего его жалеть! Ты моя подруга, а не Рудельсонова!
Татьяна пожала плечами и потянулась за своей «Явой». Ловкие пальцы Гришмановской вытащили пачку и у нее.
