Кавгадый охотно закивал, льстиво заверив:
– Для тебя, коняз, хоть что отдам. Душу бери, не жалко. Так принимаешь, брат так не принимал. И зачем мало просишь? Какой-такой десяток – вся его сотня бери.
– Их же кормить надо, а в деревне с этим по весне худо, – возразил Михаил Ярославич. – Хватит десятка.
На следующий день побратимы, сопровождаемые Локисом с Вилкасом, сынами Сударга, еще пятью своими воинами и десятком из сотни Азамата, возглавляемым им самим, направились в Липневку. Ехали не торопясь, ссылаясь на то, что могут растрясти кой-какой хрупкий товар на телегах. Да и почва после недавнего речного разлива была еще мягкая – при всем желании не шибко разгонишься.
Каким начальником был сотник, прояснить удалось быстро, уже на первом вечернем привале, когда Улан уселся ужинать с рядовыми воинами, а Сангре пригласил к своему отдельному костру Азамата. Тот окинул высокомерным взглядом свою рваную шелупонь, надменно кивнул им и важно потопал к Петру.
Русский язык он действительно знал неплохо, хотя и безбожно ломал каждое второе слово. Однако со временем Сангре приноровился и неплохо понимал, что тот рассказывает. А поведать Азамату было что. Правда, не о себе, но о своем славном роде. Мол, еще его прадед ходил с самим Бату-ханом на Русь, жег Рязань, а позже Коломну с Москвой. Доводилось ему позже рубать и ляхов, и угров, и немцев. Дед и отец тоже не раз бывали на Руси с ратями, присланными на помощь то одному, то другому князю. У самого Азамата мечта – вернуться обратно в степи с тремя русскими невольницами: уж больно завлекательно рассказывал о них дед.
– Я тоже хочу сладкий белый баба, – мечтательно приговаривал он. – Дед говорил, они…
От сальных подробностей Петра изрядно коробило, но деваться было некуда, и он продолжал методично кивать, подливать медовуху и задавать наводящие вопросы.
Разговор о шапке Сангре затеял не сразу, на второй вечер. Когда он сказал, что не пожалеет никаких денег, чтобы раздобыть такую – уж очень хочется похвастаться любимой девушке, что сам добыл диковинного зверя, – глаза Азамата алчно блеснули и он уточнил цифру. Петр, не мелочась, ляпнул про тридцать гривен.
– А ты что, можешь достать? – небрежно поинтересовался он.
Сотник неопределенно пожал плечами и глубокомысленно заметил:
– Такой шапк дороже цена.
Цепкие его глаза впились в Сангре, но тот, прикинув, что даже шапка Мономаха, а на деле обыкновенная татарская тюбетейка, подаренная, кстати, именно Узбеком в награду за преданную службу Ивану Калите, скорее всего в своем первоначальном виде стоила куда дешевле, мотнул головой. И потом, ему надо, чтоб этот гад дал ему наколку, где искать купца, а не дожидался, пока тайный гонец Юрия Даниловича вернется в Тверь, дабы перекупить у него шапчонку и перепродать Петру. Следовательно, разница между ценой за подсказку и стоимостью самой шапки должна быть не очень большой. Это Петр и озвучил в своем следующем предложении. Мол, помог бы кто в поисках, посоветовал, куда обратиться, а уж он не поскупился, десятью гривнами отблагодарил, не меньше.
Сотник призадумался, но ничего не ответил. Видно решал, как лучше поступить: предпочесть синицу в руках или подождать возвращения купца. Сангре, понимая это, торопить не стал, но дабы придать мыслям Азамата нужное направление, небрежным тоном завел разговор об особенностях купеческого дела. Мол, купцы даже свои торговые маршруты всегда меняют. Скажем, едет из Москвы в Сарай через Рязань, а а обратно возвращается уже через Нижний Новгород, ибо ни к чему ему проезжать через город, где он уже купил все необходимое.
И сработало. Отказался Азамат от журавлика, решив хапнуть синичку. Дескать, знаком он с одним купчишкой, щеголявшим в Твери как раз в такой шапке. Правда, его давно в городе нет, уехал, но если Петр раскошелится, он может подсказать, где его ныне искать.
Согласился Сангре не сразу, но благодаря долгой торговле доверие Азамата к нему только возросло. Едва они ударили по рукам и Петр выдал ему два серебряных брусочка авансом, десятник все добросовестно рассказал. Разумеется, о секретном поручении обладателя диковинной шапки, да и о его тайном свидании с московской княгиней он не упомянул, но Петру этого и не требовалось.
Пока не требовалось.
Получалось следующее. Купец, назвавшийся Черногузом, прикатил из Новгорода. Из Твери он собирался обратно, но ненадолго – были у него какие-то договоренности в Пскове с тамошними купцами. А уж какие договоренности и с какими купцами – он, Азамат, сказать не может, забыл, хотя тот вроде бы что-то упоминал.
– Ничего страшного, – отмахнулся Улан, когда Петр выказал сожаление, что сотник практически не запомнил ни одной подробности за исключением маршрута. – Касаемо товаров и прочих торговых дел могут литовские купцы помочь. Я перед нашим отъездом успел на торжище побывать, потолковать с ними, авось что-нибудь и припомнят. А сотника пора брать за жабры. В такой обстановке он больше ничего не расскажет – нужен соответствующий антураж и, как ты любишь говорить, третья стадия устрашения. Плохо, что Кавгыдай может упереться и откажется его выдавать.
– А мы его… выкрадем! – выпалил Сангре. – Организуем ночное нападение разбойников и выкрадем. И касаемо третьей стадии тоже можешь не волноваться, все продумано. Операцию назовем: «Красота – страшная сила».
– Ты о чем? – нахмурился Улан.
– Да он, зараза, чуть ли не в каждой луже своим отражением любуется. Вот мы и устроим для его очей кое-какое очарование. Лишь бы Изабелла с Заряницей не подвели. Значит так, ты в Липневке жди моего приезда, а я обратно в Тверь на консультацию с нашими девчатами, а заодно бандитское нападение подготовлю.
…Азамата разбудили крики и вопли, раздававшиеся повсюду. Вскочить на ноги не успел – что-то тяжелое обрушилось ему на затылок и он рухнул как подкошенный. Очнулся сотник в какой-то избушке. Лицо его стягивали две тугие повязки. Одна закрывала нос, а вторая поддерживала подбородок. Мало того, тело наполовину было каким-то непослушным, а кроме того казалось ужасно громоздким и чужим, особенно левая нога. Он попытался поднять ее и с ужасом ощутил, что не может. Скосил глаза вниз и обомлел – вместо ноги у него торчал из туловища какой-то твердый белый обрубок. Он в ужасе потянулся к нему и обнаружил, что в обрубок превратилась и правая рука. Глядя на нее, Азамат дико вскрикнул. На крик прибежали люди и тут все прояснилось.
Оказывается, все это – последствия разбойного нападения. Лихие ночные тати налетели на спящий лагерь, часовые, по обыкновению, тоже безмятежно дрыхли. Словом, итог печальный: четверо погибших татар, вдвое больше раненых считая воинов Петра, а что до самого сотника, то…
– Рука-то сломанная заживет, – заверил сидящий у изголовья Петр, – нога тоже, но рожу твою восстановить… – он сокрушенно вздохнул и развел руками.
Позже, спустя сутки, когда сняли повязки, Азамат увидел, что стало с его лицом. Оно превратилось в сплошной шрам, где толще, где тоньше, и переливалось разными цветами: от иссиня-багрового до светло-розового.
