Однако для многих других бывших советских республик события пошли по катастрофическому сценарию.
После распада СССР почти все новообразования на его руинах столкнулись с тем фактом, что на их новой территории живут какие-то национальные и/или религиозные меньшинства. Перед всеми новыми национальными элитами встал примерно одинаковый вызов. Во многих из этих стран самое многочисленное меньшинство составили русские, в других это были народы, включенные ранее в состав имперских губерний и советских республик чисто административным решением. Армяне в Азербайджане (Карабах), абхазы и осетины в Грузии, русские в странах Балтии, на Украине и в Молдавии оказались в сходном положении. Множество малочисленных народов оставалось и в составе самой России. Такие национальные меньшинства становились проблемой для страны. Зачастую они отличались не только языком или верой, но и самим укладом жизни, как это было, например, в Приднестровье, где славяне населяли к тому же самый промышленно развитый район. Но при умелом руководстве эти люди могли принести огромную пользу своим новым странам.
Почти все республики, возникшие на обломках Советского Союза, провалили экзамен на способность к компромиссу с собственными малыми народами. Чаще всего никто не хотел или не мог идти на уступки. С одной стороны, было очень сложно сделать так, чтобы война все-таки не состоялась в Карабахе, поскольку на армян и азербайджанцев давили груз предшествующей истории и местная специфика. Однако на берегах Днестра или в Грузии ничего подобного не было и война не выглядела предопределенной. И все же хоть сколько-то гуманное разрешение вопроса скорее было радостным исключением, чем правилом. Гораздо чаще никакой склонности к компромиссу никто не являл. Попытка силой подчинить меньшинства не обязательно приводила к войне. Так, в странах Балтии, несмотря на такую же, как и в других республиках, общую линию, было пролито совсем немного крови. Судя по всему, очень многое зависело от человеческого фактора, и если бы такой же, как на Днестре, уровень самоорганизации оказался у русских Прибалтики, то судьбу Степанакерта и Бендер могла разделить, к примеру, Нарва. Война в Прибалтике не состоялась также и в силу смягчающего нравы более высокого уровня жизни. О большей же мудрости местных политиков говорить не приходится. В сущности, Эстонии, Латвии и Литве повезло.
Перед самими меньшинствами тоже стояли очень серьезные вызовы. После неожиданного краха привычного мира они оказались перед нехитрым выбором. Предстояло либо мимикрировать, превращаться в образцовых граждан страны пребывания, либо уезжать, либо поднимать восстание. Из Средней Азии русскоязычные по большей части уехали, в Прибалтике они по большей части растворились в основной массе населения. Однако в Абхазии, Южной Осетии, Карабахе, Приднестровье народы, представляющие меньшинство, по тем или иным причинам решили защищаться и силой оружия отстаивать свою самостоятельность и свои права. С запозданием, но эта же проблема настигла Украину: события 2014 года стали не результатом каких-то совершенно уникальных событий или следствием происков России. Это детонировали мины, заложенные еще на рубеже 80-х и 90-х годов.
Войны на территории бывшего СССР в огромной степени были вызваны неспособностью новых элит решать хоть сколько-нибудь сложные задачи. Говоря без обиняков, в большинстве случаев лидеры новых держав продемонстрировали поражающий воображение инфантилизм и узкий взгляд на вещи. Вопрос «а как отреагируют на наши действия?» просто не посещал головы правителей. Конечно, здесь невозможно вывести универсальную закономерность. Дискриминация новых сограждан могла по тем или иным причинам и сойти с рук, как произошло в Прибалтике. Однако она могла вылиться и в кровавое противостояние и в конечном счете — в потерю страной значительных территорий и человеческих жизней. Именно так произошло в Грузии, Азербайджане и Молдове, а много позднее — в Крыму и на Донбассе. Но во всех случаях пострадавшие почему-то винили Россию. Иногда это принимало и вовсе гротескные формы: например, претензии к РФ имеют и армянские, и азербайджанские националисты — за помощь, разумеется, противоположной стороне. Понятно, что такое объяснение только экономило интеллектуальные усилия и позволяло упиваться своим моральным превосходством (не очевидным, правда, никому за пределами родных границ). Разрешению практических проблем подобный стиль мышления, конечно, нимало не способствовал.
Другой типичный сценарий предполагал раскол этих самых новых элит. В такой логике развивались события и в Грузии — во время борьбы звиадистов и сторонников Госсовета, и в Таджикистане. Подобные мотивы прослеживаются и во внутренней смуте в Азербайджане, хотя здесь Алиеву удалось разрешить конфликт в свою пользу, причем быстро и сравнительно бескровно. В этой же малопочтенной компании оказалась и Россия. В целом надо отметить, что такие войны велись менее кроваво (исключение составил Таджикистан), чем те, что развились на этнической почве.
Характерно, что прямых противостояний между государствами, по сути, не было, и даже во время войны в Карабахе Армения не считалась стороной конфликта. Театр военных действий всегда исчерпывался территорией, формально принадлежащей какому-то одному государству.
Во многих из этих войн само формирование вооруженных сил происходило на лету, почти всегда — с использованием арсеналов советских силовых ведомств, но далеко не всегда — их структур. Часто основой новой армии становились кадры милиции (ОПОН Молдовы и Азербайджана) и военизированные отряды местных националистов («Барсуки» в Молдове, отряды «Мхедриони» в Грузии).
В общей сложности, по подсчетам современного исследователя Владимира Мукомеля,
[94] в военных конфликтах на руинах СССР погибли до 100 тысяч человек. В масштабах 250-миллионного Советского Союза это, кажется, сравнительно немного. Однако эти подсчеты страдают очевидной неполнотой. Так, потери в Чеченской войне даны только с 1994 года, в то время как фактически боевые действия начались значительно раньше, поименные списки погибших в Приднестровье содержат больше фамилий, чем указано в этом исследовании (при том, что и они, вероятно, неполны). Зачастую стороны вообще не вели точных подсчетов потерь. Огромную часть военных формирований сторон во всех случаях составляли разнообразные иррегулярные подразделения, часто обладавшие нулевым уровнем дисциплины и учета.
Кроме того, в исследовании зафиксированы результаты только непосредственной гибели в результате применения оружия или чрезвычайных лишений во время войны. Косвенные потери, вероятнее всего, были значительно выше. К тому же до пяти миллионов человек превратились в беженцев и вынужденных переселенцев. Печальный антирекорд здесь принадлежит армянско-азербайджанской войне за Карабах (более двух миллионов человек). Наконец, эти потери, разумеется, не распределялись равномерно по территории СССР. Для России или тем более всего постсоветского пространства гибель тысячи или двух тысяч человек — это трагедия, но остальная страна может разве что сопереживать, привычный ритм жизни не нарушается. Однако для южных осетин гибель полутора тысяч соплеменников — чудовищная катастрофа, коллективная травма на всю жизнь, учитывая, что в республике жило всего 100 тысяч человек. В Бендерах за время штурма города правительственными войсками Молдавии погибло от 200 до 500 человек — из 138 тысяч, живших там на момент распада СССР.
