Конечно, чтобы не сломать сосну, я стараюсь не двигаться, всё же я не просто налево-направо кручу головой, а, чтобы угодить Дусе, тщательно, шаг за шагом обхожу горизонт. Но нового немного – везде тот же вязкий неровный пласт испарений. Однако моя старательность оценена. Я уже кончаю осматривать окрестности, бегло, по второму кругу прохожу последний участок, когда на северо-западе, где должно закатиться солнце, и ровно по нашему теперешнему курсу вижу что-то похожее на цепь людей.
Длинная-длинная процессия в нелепых мешковатых одеяниях протянулась от леса в глубь болота, может быть даже, как и надеется крестная, к Сережиному острову. Так далеко, конечно, не разглядеть, но я, хоть раньше не сомневался, что впереди трясина, не удивлен, наоборот, радуюсь Дусиной правоте. В Москве она сотни раз повторяла, что к озеру пойдем не одни мы, многие и многие, я же не хотел за ней следовать, был Фомой неверующим.
К счастью, остаток благоразумия еще сохранился. Не слушая, что, задрав голову, будто птицы, кричат снизу Дуся, Ирина и Ваня, я решаю всё перепроверить. Тем более что день на исходе и воздух делается прозрачнее. Снова подкручиваю резкость и чуть не по сантиметру всматриваюсь в это нестройное шествие. И опять я ни в чем не уверен. По-прежнему не могу понять, кто впереди: люди или высокие здоровые сосны. Может быть, под водой песчаный гребень и деревья на нем прижились. Театральный бинокль не для подобных случаев, сейчас мне кажется, что за одежды я принял цепляющуюся за ветки болотную хмарь: пары будто дышат, то поднимутся, то опадут, а когда налетит ветер, сосны, как и мы, пошатываясь от усталости, медленно куда-то бредут.
Обманывать крестную стыдно, с другой стороны, похоже, что правда обманет ее еще сильнее. Запутавшись в одном и другом, я как был – с дерева осторожно ей объясняю, что, если ничего не случится, через несколько часов мы упремся в нечто очень напоминающее цепь людей. Только к болоту они вышли не через Аникеевское урочище, а десятью километрами севернее, через лесничество, названия которого не знаю. Впрочем, тут же отыграв назад, добавляю, что из-за тумана и сумерек видно плохо, и я не ручаюсь, что дальше – те, кого мы ищем, а не полоса здорового леса. Говорю, что, впрочем, мы ничего не теряем – где укоренилось дерево, нет ни трясин, ни топей, дорога вполне безопасна.
Дусю всё это не волнует. С первого слова она не сомневается, что там люди – сотни, а может, и тысячи людей, о которых она говорила нам еще в Москве. И они тоже идут к Сережиному острову. Просто в путь пустились раньше и ушли вперед. Скоро мы их догоним, говорит крестная, и, ничего не боясь, пойдем вместе со всеми. У меня свои расчеты. Я вижу, что ряд сосен упирается в лес, а, значит, из болота, бог даст, мы рано или поздно выберемся. Между тем темнеет. На дворе уже август, и ночь есть. В сумерках мы то и дело теряем тропу, спотыкаемся, падаем или проваливаемся в бочаги, наконец и Дуся понимает, что дальше идти невозможно. Нам везет – прямо по пути высокая сухая проплешина – здесь трактор, зацепив за корягу, вывернул целый холм торфа. Для ночлега места удобнее не найти, и, хотя колонну мы не нагнали, крестная смиряется, разрешает разбить привал.
С собой у нас есть еда, но за день мы так вымотались, что о ней и не вспоминаем. Едва получаем отмашку, где кто стоял, без сил валимся на землю. Последнее, что успеваю подумать: слава Провидению, на сегодня, кажется, всё. Однако скоро выясняется, что я поспешил. Сколько бы я ни объяснял себе, что Дуся старуха и больше ни на что не способна, попадаю с крестной впросак. Вот и сейчас. Светать еще не собирается, когда посреди обрывочного переполненного кошмарами сна меня начинает расталкивать Ваня. Как могу, отбиваюсь, наконец открываю глаза. Соображаю я слабо: от багульника и от всего остального голова будто с тяжелого перепоя. Небо затянуто, и луны нет, но нет и полной темноты, везде мягкий, еле различимый свет, словно от занавешенного ночника. Я спрашиваю Ваню, почему он не спит и что ему от меня надо. Он тоже плох, с трудом ворочает языком. Тем не менее я понимаю, что Дуся и Ирина пропали. Уйти далеко они, конечно, не могли, но это не утешает. На болоте достаточно нескольких метров, чтобы сгинуть без следа.
Я встаю и пытаюсь решить, куда они могли направиться. Ничего особенного в голову не приходит. То тут, то там мелькают какие-то тени, изредка мне мерещится и голос крестной, но слышен он с разных сторон. Во всяком случае, сойтись, где ее искать, нам с Ваней не удается, мы чуть не в кровь ссоримся. Ясно, что дальше так продолжаться не может. Прав Ваня или не прав, мне надо соглашаться и идти, куда хочет он. К счастью, кротость вознаграждается – через сотню метров мы натыкаемся на Дусю с Ириной. Я уже представлял двух утопленниц, боялся, что живыми их не увижу, и теперь мне важно одно – вернуть обеих домой.
Впрочем, пока Ирине с Дусей не до нас и не до Москвы. Везде, будто играя в прятки, мелькают болотные огоньки. Их море, и терпеливая Дуся всё, что попадается, аккуратно складывает себе в горсть. Она ищет огоньки на земле, как клюкву или землянику, как малину, снимает с кустов, но что горсть по-прежнему пуста, похоже, не замечает. Не отвлекаясь от сбора, она объясняет Ирине, что огоньки – Божьи души, они, как свечечки, зажженные от благодатного огня. Везде вокруг, показывает она Ирине, души безгрешных и невинно убиенных: они вышли к нам навстречу, чтобы проводить до Сережиного острова.
Она говорит Ирине, что теперь можно ничего не бояться, сколько угодно идти по непрочной, зыбкой земле, которой Дима, то есть я, пугал их в Москве и в поезде. Дима, повторяет крестная громко, никого не обманывал: по слабой, неверной почве, что у нас под ногами, и вправду так же трудно пройти, не погибнуть, как, с начала и до конца прожив жизнь, уберечься от греха. Еще она говорит Ирине, что один из огоньков – душа ее дочери, и Сашеньке радостно, весело, что мама снова с ней. А главное, радостно, что совсем близко, тут, рядом, спасение.
Наверное, про Сашеньку Ирина уже слышала, потому что я вижу, как она бросается то к одному светлячку, то к другому и каждый раз, будто тогда, на кладбище, истошно, дурным голосом зовет дочь. Но вспыхнув, огонек, исчезает, и Ирина остается ни с чем. Хорошо хоть Дуся ее успокаивает, втолковывает, что это же дети, они счастливы, вот и играют. Не даваясь в руки, бегают, носятся, будто угорелые.
Происходящее кажется мне безумием. Крестная и Ирина, словно шальные, мечутся по болоту, и пусть Господь пока их бережет, насколько хватит Его терпения, я не знаю. Я подхожу к Ване и говорю, что Дусю и Ирину надо остановить. Нельзя просто стоять рядом и смотреть – засосет трясина его жену или не засосет. Он соглашается, но что делать, ни один из нас придумать не может. Правда, что крестную ничем не проймешь – ясно, и мы, не сговариваясь, вместе подходим к Ирине.
Ваня берет жену за руку, а я, как только умею, ласково, объясняю ей, что зря они с Дусей принимают болотные всполохи за детские души. Огоньки – что-то вроде обычного электрического света. В Сибири зимой, когда домой приходится возвращаться в темноте, точно такие же тальником шаманы высекают из снега. Но, что я говорю, Ирина, по-моему, даже не слышит. Хуже того, и Ваня больше мне не помощник. Я и не заметил, когда он присоединился к Ирине. Теперь они работают на пару – Ирина снова пытается поймать огоньки, а Ваня, чтобы было сподручнее, их на нее загоняет.
