– А ты не терпи! – крикнула я. – Ты ударь меня, ударь! Может, легче станет? Или нет… погоди…
Я лихорадочно принялась сбрасывать с себя одежду. Сначала сапоги, чтобы не мешали, потом новое драповое пальто с лисой, затем джемпер и плотную зимнюю футболку с рукавами. Когда же щелкнул замочек бюстгальтера, перед Ленечкой качнулась моя собственная грудь, которая была ничуть не хуже, чем у Ильиной, а может, и лучше, потому что явно на два номера больше и с яркими коричневыми сосками.
– Ритка! Да ты что?! – вскрикнул Ленечка и подскочил, как ужаленный. – Заболеешь! Тут же минусовая температура!
Он набросил мне на плечи собственную куртку и принялся подключать батарею. Но мне не нужна была его куртка. Мне не было холодно. Меня жгла изнутри ревность, а все тело уже давно разгорелось любовью. Когда Ленечка, установив батарею, наконец повернулся, я уже сняла всю свою одежду, бросив ее на пол.
– Ну и как? – спросила я чужим, каким-то чересчур низким голосом. – Разве я не прекрасна?
– Ты все знаешь, Рита… – ответил он, упал на колени и прижался губами к моему животу.
Как же я любила, когда все было именно так: я стояла, закинув руки за голову, а он целовал меня всю…
– Неужели не холодно? – периодически спрашивал он, с трудом отрывая губы от моего тела.
– Не угодно ли самому попробовать? – ответила я и принялась стаскивать с него свитер.
Ленечка начал притворно сопротивляться, и процесс его раздевания проходил в такой борьбе и в хохоте, что холодно не могло быть уже в принципе. А потом я перестала смеяться.
– Что-то не так? – спросил он.
– Все так… Я люблю тебя, Ленечка… Только тебя одного… Все, что было с другими, не имеет никакого значения. Все то было лишь для тела. С тобой… я не знаю, как точнее выразиться… Похоже, у меня поет душа…
Ленечка запечатлел на мне свой фирменный поцелуй в ямочку между ключицами и спросил:
– И все-таки, каково же телу?
– Ты же знаешь, я не мастерица сравнений. Я всегда много читала, но излагать собственные мысли письменно почему-то никогда не умела. Помнишь, наша литераторша ругала меня за бедность языка в сочинениях.
– Помню.
– С тех пор я так и не поднаторела.
– Ну, тогда слушай меня, – сказал Ленечка и лег на спину. – Значит, так… Я думаю, что твоему телу неплохо…
– Мягко сказано, – встряла я.
– Пожалуй. Тогда перейдем к обозначению конкретных процессов. Итак: когда я целую твою грудь, то под куполом нежной кожи начинается эдакое дрожание тонких нервных окончаний…
– Вибрация нейрофибриллов?
– А ты откуда знаешь про нейрофибриллы? – рассмеялся Ленечка.
– Прочитала как-то…
– Отлично! Пусть это будет называться вибрацией нейрофибриллов! Класс! Я никогда не додумался бы так выразиться! Так вот: эти самые нейрофибриллы сначала просто вибрируют, потом начинают растягиваться, переплетаться змейками и посылать свои импульсы вверх, к самым соскам. Соски напрягаются, твердеют, и из них вырываются мощнейшие столбы энергии, одновременно даря наслаждением тебя и твоего мужчину. Мужчины вообще… чтоб ты знала… питаются женской энергией и потому такие сильные. И младенцы, между прочим, тоже!
– Тоже сильные?
– Младенцы очень быстро развиваются, питаясь всего лишь одним материнским молоком. Как думаешь, почему?
– Потому что их пищеварительная система не приспособлена еще к перевариванию мяса!
– Наивная! Мясо… это… само собой… Но дело еще в том, что они, покусывая соски матери, организуют ей такую же вибрацию нейрофибриллов и такой же мощный выброс энергии, которой сами подпитываются, и от того быстро растут! Фу-у-у… – расхохотался Ленечка. – Ну и ахинею же я тебе тут несу… Будущий врач называется…
Я приподнялась на локте, заглянула Ленечке в глаза и спросила:
– А ты откуда знаешь, что чувствует женская грудь? У тебя же груди нет!
– Ну… как у женщины, конечно, нет, но… простите… соски тоже присутствуют… Между прочим, такая же эрогенная зона… Я и подумал, что ощущения могут быть схожими, только у вас они должны быть усиленными в несколько раз. Мне, знаешь, кажется, что у женщин сексуальные переживания гораздо богаче, чем у мужчин.
– Почему?
– Может быть, потому, что женщины в муке рожают детей. Должна же вам быть какая-то награда за это.
Про детей это он зря затеял. Опять вспомнилась беременная Наташа и собственные токсикозные ощущения. Очень богатые. Особенно когда из меня выскребали то, что осталось от выкидыша. Век не забуду.
Ленечка почувствовал в моем молчании нечто трагическое. Он пытливо заглянул прямо мне в душу своими светлыми глазами и сказал:
– Ни о чем плохом не думай! Сегодня наш вечер! Я сейчас организую тебе фантастические сексуальные ощущения!
Он опустил меня на подушки, велел расслабиться и попытаться воспарить. Началось долгое путешествие его губ по моему телу. Воспарять не получалось. Я не расслаблялась, а медленно закипала. Внутри меня бурлила кровь, исходила горячим паром, который, проходя сквозь тонкие стенки сосудов, обжигал каждый орган и пытался прорваться сквозь поры кожи, чтобы ожечь своим огнем еще и Ленечкины губы. А они продолжали делать свое дело… Они спускались все ниже и ниже… Мое тело уже сотрясали настоящие конвульсии. Я не желала воспарять! Я собиралась взорваться, испустив тот самый столб мощнейшей энергии, о котором только что вещал Ленечка.
– Я больше не могу, Леня-я-я… – взмолилась я.
И тогда мы наконец соединились и взорвались вдвоем, вместе! Два столба освободившейся энергии отбросили нас друг от друга и припечатали спинами к сбившейся простыне.
– Я лишь с тобой, Ленечка, так совпадаю, – еле шевеля искусанными губами, произнесла я.
– Я всегда говорил, что ты моя женщина… – тяжело дыша, ответил он. – Только ты…
Мне хотелось спросить, как у него все это происходило с Наташей, но не посмела. Конечно, Ленечка, мог заговорить любого, придумать какие-то особенные слова и образные сравнения, но оргазм я испытывала и с Кашиным, и с Яриком. Другое дело, что Зацепин с самого начала откуда-то знал, как сделать так, чтобы мы испытывали его одновременно. Ощущения в тысячу раз усиливались еще и тем, что я любила Ленечку, а не просто занималась с ним сексом.
На мои глаза навернулись слезы, и, не сдерживая их, я начала говорить всякие банальности. Я называла Зацепила милым, любимым, единственным, ненаглядным и прочими, уместными в данной ситуации глупыми словами. Целовала его губы, щеки, шею, грудь. Я, как и он, торила на его теле дорожку любви своими уже распухшими от поцелуев губами. И когда он тоже крикнул, что больше уже не может терпеть, мы опять соединились. Я была сверху и неотрывно глядела в его подернутые любовной дымкой глаза. Я видела, что он начал опускать веки именно тогда, когда и я больше не в силах была держать их открытыми. Мы опять совпали, и даже застонали в унисон.
