Генерал Лейерс, казалось, ничего не замечал.
– Пусть работают круглосуточно, – сказал он капитану, который руководил работами. – Меньше чем через неделю здесь пройдет вся десятая дивизия вермахта.
Глава двадцать седьмая
Суббота,
21 апреля 1945 года
1
Генерал Лейерс стоял в стороне, а офицеры «Организации Тодта» поливали бензином груды документов во дворе штаба «ОТ» в Турине. Лейерс кивнул офицеру, тот чиркнул спичкой и кинул ее на бумажные кучи, которые занялись везде одновременно.
Генерал с большим интересом смотрел, как горят документы. Пино тоже.
Что за важные тайны они хранили, заставившие Лейерса покинуть постель Долли в три часа ночи, чтобы присутствовать при их уничтожении? А потом стоять и ждать, когда все сгорит дотла? Были ли там какие-то свидетельства преступлений Лейерса? Наверняка.
Прежде чем Пино успел основательно подумать об этом, генерал пролаял приказы офицерам «ОТ», потом повернулся к Пино.
– Падуя, – сказал он.
Пино поехал на юг к Падуе, огибая Милан. По дороге он сражался со сладкой дремотой, которая одолевала его при мысли о конце войны. Союзники прорвали оборону Лейерса в районе Ардженты. Десятая горнострелковая дивизия армии США приближалась к реке По.
Лейерс, казалось, чувствовал усталость Пино. Он вытряхнул из пузырька на ладонь маленькую белую таблетку и протянул ему.
– Примите. Амфетамин. Не даст уснуть. Я сам этим пользуюсь.
Пино проглотил таблетку, и вскоре сон как рукой сняло, но он почувствовал прилив раздражения, и, когда они доехали до Падуи, где генерал наблюдал за еще одним массовым сожжением документов «ОТ», у Пино разболелась голова. После этого они снова поехали на перевал Бреннер. Теперь немцев от очищенной дороги в Австрию отделяли всего двести пятьдесят метров снежных заносов, и Лейерсу доложили, что дорога будет расчищена в течение сорока восьми часов.
Утром воскресенья, 22 апреля Пино видел, как в присутствии Лейерса уничтожались документы «ОТ» в Вероне. Днем огонь пожрал бумаги в Брешии. Каждый раз перед сожжением генерал направлялся со своим саквояжем в здание и некоторое время просматривал архивы, после чего наблюдал, как сжигают документы. Лейерс не позволял Пино прикасаться к саквояжу, который после каждой остановки становился все тяжелее. Ранним вечером они присутствовали при сожжении в Бергамо, а потом вернулись в штаб Лейерса за стадионом Комо.
На следующее утро, 23 апреля, генерал Лейерс наблюдал, как офицеры «ОТ» устроили громадный костер из документов на поле стадиона. Лейерс несколько часов смотрел, как подкармливали этот огонь. Пино к документам и близко не подпускали. Он сидел на трибуне под безжалостным солнцем и смотрел, как немецкие документы превращаются в пепел и золу.
Когда они к вечеру того дня вернулись в Милан, район вокруг Дуомо оказался заперт двумя танковыми взводами, и даже Лейерса внимательно проверили, прежде чем пропустить внутрь оцепления. Причину этого Пино узнал в отеле «Реджина», где располагалось управление гестапо. Полковник Рауфф был пьян и пребывал в ярости, он пытался сжечь каждый клочок бумаги, на котором стояло его имя. Но, увидев Лейерса, он оживился и пригласил его в свой кабинет.
Лейерс взглянул на Пино и сказал:
– На сегодня все, но завтра утром у меня встреча в девять часов. Жду вас в восемь сорок пять у Долли.
– Oui, mon général, – сказал Пино. – А машина?
– Пусть будет при вас.
2
Генерал Лейерс последовал за Рауффом. Пино было не по себе оттого, что исчезает столько документов. Доказательства преступлений нацистов в Италии сгорали, а единственное, что он мог сделать, – это сообщить союзникам. Он припарковал машину неподалеку от своего дома, оставил на сиденье нарукавную повязку – свастикой вверх – и направился домой. Ему снова пришлось проходить мимо часовых.
Микеле поднес палец к губам, а тетя Грета закрыла дверь.
– Что? – спросил Пино.
– У нас гость, – вполголоса сказал отец. – Сын моего двоюродного брата. Марио.
Пино скосил взгляд:
– Марио? Мне казалось, он летчик-истребитель.
– Да, я по-прежнему летчик, – сказал Марио, выходя из тени. Это был невысокий широкоплечий человек с открытой улыбкой. – Меня вчера сбили, но я выпрыгнул с парашютом, и вот я здесь.
– Марио будет прятаться у нас, пока не кончится война, – сказал Микеле.
– Твой отец и тетушка рассказали мне о твоих подвигах, – сказал Марио, похлопав Пино по спине. – Для этого нужно немало мужества.
– Ну, не знаю, – сказал Пино. – Я думаю, Миммо достается куда больше.
– Чепуха, – сказала тетя Грета, прежде чем Пино поднял руки, показывая, что сдается.
– Я не принимал душ три дня, – сказал он. – И мне еще нужно поставить генеральскую машину. Рад, что ты живой, Марио.
– Взаимно, Пино, – сказал Марио.
Пино пошел по коридору в ванную рядом со своей спальней. Он снял пропитанную дымом одежду, потом принял душ, чтобы смыть запах гари с тела и волос. Надел лучшую одежду, брызнул на лицо немного отцовского лосьона. Он четыре дня не видел Анну и хотел произвести на нее впечатление.
Пино оставил в столовой записку для Баки, сообщая о сожжении документов, попрощался с отцом, тетушкой и родственником и ушел.
Темнело, но здания и дороги все еще излучали тепло. Пино шел, и ему было хорошо. Тепло и влага словно добавили смазки в его суставы после нескольких дней езды, стояния, наблюдения. Пино сел в «фиат» и уже хотел его завести, когда на заднем сиденье произошло какое-то движение, и Пино почувствовал холодное дуло пистолета на своем затылке.
– Не двигайся, – сказал человек. – Руки на руль. Пистолет?
– Нет, – сказал Пино, слыша дрожь в своем голосе. – Что вам надо?
– А ты как думаешь?
Теперь Пино узнал голос, и внезапно его охватил ужас при мысли о том, что сейчас жизнь его оборвется – брат выстрелит ему в голову.
– Не делая этого, Миммо, – сказал он. – Мама и папа…
Пино почувствовал, что сталь уже не упирается в его голову.
– Пино, извини ты меня, бога ради, за то, что я тебе наговорил, – начал Миммо. – Я теперь знаю, что ты делал, секретная работа, и я… я восхищаюсь твоим мужеством. Твоей преданностью делу.
Сначала Пино расчувствовался, а потом разозлился:
– Тогда зачем эти шутки с пистолетом?
– Я не знал, вдруг ты вооружен. Боялся, что можешь меня застрелить.
– Я бы никогда не застрелил младшего брата.
Миммо поднялся с сиденья и обнял брата:
– Ты меня прощаешь?
