– Генерал Лейерс!
Пино повернулся. Повернулся и генерал, лицо его было бледно. Видел ли он эти пальчики?
По платформе к ним шел полковник гестапо Вальтер Рауфф, лицо его раскраснелось от ярости.
– Полковник Рауфф, – сказал Лейерс.
Пино отошел от генерала, уставился себе под ноги. Он не хотел, чтобы Рауфф узнал его и начал задавать вопросы: каким это образом парнишка из «Каса Альпина» стал водителем генерала Лейерса.
Полковник гестапо начал кричать на Лейерса, а тот – на полковника. Пино понимал мало, но он услышал, что Рауфф упомянул Джозефа Геббельса. Лейерс ответил упоминанием Адольфа Гитлера. И по их позам и жестам Пино понял смысл разговора. Рауфф был подотчетен рейхсминистру Геббельсу, а Лейерс – самому фюреру.
После нескольких минут обмена угрозами и разговора в ледяных тонах разъяренный Рауфф сделал шаг назад и выкинул вперед руку:
– Heil Hitler!
Лейерс ответил тем же, но с меньшим энтузиазмом. Рауфф уже собрался уходить, но тут его взгляд задержался на Пино. Пино чувствовал, как полковник словно ощупывает его глазами с головы до ног.
– Форарбайтер, – сказал генерал Лейерс. – Мы уходим. Подайте мою машину.
– Jawohl, General, – сказал Пино на своем лучшем немецком и поспешил пройти между двумя нацистскими офицерами, не глядя на Рауффа, но чувствуя спиной его взгляд.
Делая очередной шаг, Пино опасался, что его окликнут. Но Рауфф не произнес ни слова, и Пино покинул платформу двадцать один, молясь о том, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.
2
Генерал Лейерс сел в машину с обычным своим непроницаемым выражением лица.
– К Долли, – сказал он.
Пино увидел в зеркале глаза Лейерса, устремленные вдаль. Он знал, что должен держать рот закрытым, и все же сказал:
– Mon général?
– В чем дело, форарбайтер? – спросил генерал, по-прежнему глядя в окно.
– Людей в вагоне и в самом деле везут в трудовой лагерь в Польше?
– Да, – ответил генерал. – Он называется Аушвиц.
– А почему в Польше?
При этом вопросе глаза Лейерса чуть не вылезли из орбит, и он почти закричал в раздражении:
– С какой стати все эти вопросы, форарбайтер? Вы забыли свое место? Не знаете, кто я?
У Пино возникло такое чувство, будто его стукнули по голове.
– Oui, mon général.
– Тогда держите рот на замке. Вы больше не будете задавать вопросы мне и кому-либо другому и будете делать то, что вам говорят. Ясно?
– Oui, mon général.
Когда они доехали до квартиры Долли, Лейерс сказал, что сам заберет саквояж, и приказал Пино вернуть «фиат» в гараж.
Пино хотел бы пойти за генералом в квартиру или обойти дом и дать знак Анне, чтобы впустила его, но было еще светло, и он опасался, что его увидят. Он стоял и долго смотрел в окна квартиры Долли, а потом уехал, сгорая от желания рассказать Анне обо всем, что он видел сегодня. Убийство. Насилие. Отчаяние.
В ту ночь и многие другие ночи позже Пино преследовали сны с красными вагонами на двадцать первой платформе. Он слышал голос женщины, которая просила его помолиться за нее. Он видел детские пальчики в щели последнего вагона, и ему снилось, что они принадлежат ребенку с тысячью лиц, ребенку, которого нельзя спасти.
Следующие дни и недели Пино возил генерала Лейерса по всей Северной Италии. Спали они редко. Пино за рулем часто думал о безликом ребенке и женщине, с которой он говорил на платформе двадцать один. Неужели их отправили в Польшу, чтобы уморить трудом до смерти? Или немцы просто увезли их куда-то и расстреляли, как сделали это в Мейне и десятке других мест по всей Италии?
Если Пино не вел машину, то он чувствовал безнадежность и собственное бессилие, глядя, как Лейерс грабит заводы, вывозя оборудование, захватывая огромное количество строительных материалов, автомобилей и продуктов. Все города лишались основных товаров, которые либо отправлялись в Германию поездом, либо поставлялись солдатам на Готскую линию. Все это время Лейерс демонстрировал непримиримость, безжалостность и исполнительность.
– Я все время говорю, что союзники должны разбомбить железную дорогу через перевал Бреннер, – сказал Пино дядюшке как-то вечером в конце октября 1944 года. – Нужно перерезать эту магистраль, иначе нам зимой будет нечего есть.
– Я два раза просил Баку передать это послание, – разочарованно сказал дядя Альберт. – Но весь мир сейчас смотрит на Францию, а об Италии забыли.
3
В пятницу, 27 октября 1944 года Пино во второй раз вез генерала Лейерса на виллу Бенито Муссолини в Гарньяно. Стоял теплый осенний день. В Альпах листья деревьев приобрели огненно-красный цвет. Небо было ясно-голубым, и поверхность озера Гарда отражало и то и другое, и Пино, оглядывая пейзаж, думал, что нет ничего красивее Северной Италии.
Он последовал за Лейерсом к колоннаде и на террасу, которая оказалась пустой и забросанной листьями. Но остекленные двери кабинета Муссолини были распахнуты, и они нашли дуче внутри. Он стоял у стола, подтяжки его бриджей были скинуты с плеч и висели по бокам, рубашка была расстегнута. Диктатор прижимал к уху телефонную трубку, а на его лице застыло презрительное выражение.
– Кларетта, Ракеле сошла с ума, – сказал дуче. – Обещает приехать к тебе. Держись от нее подальше. Она говорит, что убьет тебя, так что запри ворота и… Хорошо, хорошо, перезвони мне.
Муссолини повесил трубку, покачал головой и только теперь заметил генерала Лейерса и Пино и сказал:
– Спросите генерала, бесится ли его жена из-за Долли.
Пино перевел. Лейерс встретил вопрос с удивлением, – оказывается, дуче знает о его любовнице, – но ответил:
– Моя жена бесится по разным поводам, но о Долли она не знает. Чем могу вам служить, дуче?
– Почему фельдмаршал Кессельринг всегда присылает ко мне вас, генерал Лейерс?
– Он мне доверяет. И вы доверяете мне.
– Я вам доверяю?
– Разве я когда-нибудь делал что-то такое, что поставило бы под сомнение мою честь?
Муссолини налил себе вина, покачал головой:
– Генерал, почему Кессельринг настолько не доверяет моей армии, что не хочет использовать ее в боевых действиях? У меня столько преданных, хорошо подготовленных фашистов, которые хотели бы сражаться за Сало. Но они сидят в своих казармах.
– Я этого тоже не понимаю, дуче, но фельдмаршал гораздо лучше меня разбирается в военных делах. Я всего лишь инженер.
Зазвонил телефон. Муссолини схватил трубку, послушал и сказал:
– Ракеле?
Диктатор отвел трубку от уха, поморщился, и визгливый голос его жены ворвался в комнату с пронзительной четкостью.
