— Сейчас, только Хане позвоню.
Я растягиваю телефонный шнур во всю длину до кладовки, там можно рассчитывать хоть на какое-то уединение.
Первым делом я набираю домашний номер. Один гудок, два, три, четыре, пять. Потом автоответчик: «Вы позвонили в дом Тэйтов. Пожалуйста, оставьте сообщение. Сообщение не должно занять больше двух минут…»
Я быстро вешаю трубку. Пальцы у меня начинают дрожать, и набрать номер мобильного Ханы уже не так просто, как домашний. Попадаю прямо на голосовую почту.
Приветствие не изменилось, и по голосу слышно, что Хана еле сдерживается, чтобы не рассмеяться.
«Привет! Жаль, но я не моху подойти к телефону. А может, и не жаль, зависит от того, кто звонит».
После вчерашней ночи голос Ханы, вернее не голос, а интонация, для меня как встряска мозгов. Так бывает, когда мысленно возвращаешься туда, где не был какое-то время. Я хорошо помню тот день, когда она сделала эту запись. Это было после школы, мы сидели в комнате Ханы, и она записала, наверное, миллион приветствий, прежде чем остановилась на этом. Скоро мне это наскучило, и потом, когда она собиралась записывать «еще один, последний разок», я бросала в нее подушкой.
— Хана, обязательно перезвони мне. — Я больше чем уверена, что тетя подслушивает, поэтому говорю как можно тише. — Я сегодня работаю. Буду в магазине.
Я вешаю трубку, я зла на себя. Пока я пряталась в сарайчике с Алексом, с Ханой могло случиться что-нибудь ужасное. Мне нужно было постараться найти ее.
Я собираюсь подняться наверх и переодеться, но меня окликает тетя:
— Лина.
— Что?
Тетя выходит на пару шагов из кухни, что-то в ее лице меня настораживает.
— Ты хромаешь? — спрашивает она.
Похоже, мои старания ходить нормально оказались безуспешными. Я отвожу взгляд — врать тете гораздо легче, если не смотреть ей в глаза.
— Да нет вроде.
— Не лги мне, — ледяным голосом говорит тетя. — Ты думаешь, я не знаю, но я знаю.
Я каменею от ужаса — сейчас она скажет, чтобы я закатала штанину, или заявит, что ей все известно о вечеринке. Но нет — тетя продолжает:
— Ты снова бегаешь, я права? Хотя я тебе запретила.
— Всего один раз, — с облегчением «признаюсь» я, — наверное, лодыжку потянула.
Тетя с расстроенным видом качает головой.
— Честное слово, Лина, я даже не знаю, в какой момент ты перестала меня слушаться. Я думала, что уж кто-кто, но не ты… — Тетя выдерживает паузу и продолжает: — Ну хорошо, осталось всего пять недель, и с этим будет покончено.
— Да, — заставляю я себя улыбнуться.
Все утро я не нахожу себе места, думаю то о Хане, то об Алексе. Я дважды пробиваю не ту сумму на кассе и в результате вынуждена вызвать в магазин дядиного управляющего, Джеда, чтобы он аннулировал чеки. Потом я роняю полку с замороженными обедами и неправильно маркирую десяток коробок с деревенским сыром. Слава богу, сегодня дядя отправился за товаром, и в магазине только мы с Джедом. Джед на меня не смотрит и не разговаривает, только бурчит иногда что-нибудь себе под нос, так что я могу быть уверена — он не заметит, в какую растяпу я вдруг превратилась.
Конечно, мне известно, в чем частично заключается проблема. Классическая первая фаза делирии: потеря ориентации в пространстве, невнимательность, трудности с концентрацией на чем-то одном. Но мне все равно. Если пневмония дарит те же ощущения, я готова зимой стоять в снегу на улице босиком и без пальто. Или пойти в больницу и перецеловать там всех больных с этим диагнозом.
Я рассказала Алексу, что работаю в магазине, и мы договорились встретиться в Глухой бухте в шесть вечера. Время еле-еле ползет к полудню. Клянусь, никогда не видела, чтобы секундная стрелка двигалась так медленно. Кажется, каждую секунду надо подгонять, чтобы она наконец ушла и уступила место следующей. Я умоляю стрелки часов двигаться быстрее, но они, похоже, сговорились меня не слушать. Я смотрю на покупательницу, которая стоит в узком проходе между стеллажами с якобы свежими продуктами и ковыряет в носу. Смотрю на часы. Опять на покупательницу. Снова на часы. Секундная стрелка так и не сдвинулась с места. Я в ужасе — вдруг, пока эта женщина ковыряет розовым пальцем в носу перед подносом с вялым салатом латуком, время остановилось навсегда?
В полдень у меня пятнадцатиминутный перерыв. Я выхожу из магазина и, присев на тротуар, давлюсь сэндвичем, хотя есть мне совсем не хочется. Предчувствие встречи с Алексом напрочь отбивает у меня аппетит. Еще один признак делирии.
Скорее же!
В час Джед начинает заполнять пустые места на стеллажах, а я так и торчу за кассой. Жара страшная, да еще муха залетела в магазин и все жужжит и таранит полку с сигаретами и лекарствами у меня над головой. Эта муха, жара и гудение маленького вентилятора за моей спиной нагоняют сон. Если бы было можно, я бы положила голову на прилавок и спала, спала, спала. Мне бы снилось, что я снова в том сарайчике с Алексом. Мне бы снилось, как он прижимает меня к своей крепкой груди и шепчет: «Позволь, я покажу тебе».
Колокольчик над дверью звякает и возвращает меня в реальность.
Я вижу его. Он входит в магазин — руки в карманах шорт для серфинга, волосы взъерошены и действительно напоминают венок из осенних листьев. Алекс.
Я чуть не падаю с табурета.
Алекс быстро мне улыбается и начинает лениво прохаживаться по магазину. Он наугад берет со стеллажей разные продукты — то упаковку со свиными шкварками, то банку с мерзким супом из цветной капусты — и изображает неподдельный интерес.
— О, это, должно быть, настоящий деликатес.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. Проходы между стеллажами узкие, в какой-то момент Алексу приходится протискиваться мимо Джеда, а Джед у нас мужчина не маленький. Джед мельком смотрит на Алекса, а я ликую. Он не знает. Джед не знает, что у меня на губах все еще вкус губ Алекса, что я все еще чувствую, как его руки гладят мои плечи.
Впервые в жизни я сделала что-то по своему выбору, потому что сама так хотела, а не потому, что кто-то сказал, что это хорошо или плохо. Алекс идет по магазину, а я думаю о том, что нас связывает невидимая нить, и это придает мне уверенности в себе. Никогда еще я не чувствовала себя такой сильной.
Наконец Алекс подходит к кассе. Он выбрал упаковку жевательной резинки, пакет с чипсами и банку «Рутбира».
— Это все? — спрашиваю я.
Я соблюдаю осторожность, стараюсь, чтобы мой голос звучат спокойно, но при этом чувствую, что начинаю краснеть. У него сегодня удивительные глаза — чистое золото.
Алекс кивает.
— Все.
Я пробиваю чек, у меня трясутся руки, мне отчаянно хочется что-нибудь ему сказать, но я боюсь, что Джед может услышать. В этот момент заходит еще один покупатель — пожилой мужчина, похож на регулятора. Поэтому я очень медленно и аккуратно отсчитываю Алексу сдачу. Я хочу, чтобы он как можно дольше оставался рядом со мной.
