От неожиданности я подпрыгиваю на месте. Рейчел и тетя тут же замолкают и прислушиваются к тому, что происходит на улице. Дядю Уильяма и Дэвида тоже не слышно. Даже Дженни и Грейс прекратили носиться по спальне.
По асфальту в ногу грохочут сотни и сотни сапог, и этот жуткий, усиленный мегафоном голос все повторяет:
— Это рейд. Внимание, проводится рейд. Пожалуйста, приготовьте документы, удостоверяющие вашу личность…
Ночной рейд. Все мои мысли моментально переключаются на Хану и вечеринку в Хайлендс. Комната начинает кружиться, и я, чтобы не упасть, хватаюсь за столешницу.
— По-моему, рано для рейда, — спокойно говорит тетя в гостиной. — Последний был совсем недавно.
— Восемнадцатого февраля, — уточняет Рейчел. — Я помню, тогда нам с Дэвидом пришлось выйти из дома с детьми. В ту ночь возникла какая-то проблема с Эс-эл. Мы полчаса простояли на снегу, ждали, когда регуляторы убедятся в нашей благонадежности. Потом у Эндрю две недели была пневмония.
Сестра вспоминает эту историю как какое-то незначительное происшествие в прачечной самообслуживания или как будто она надела разные носки.
— Так долго? — переспрашивает тетя, пожимает плечами и отпивает глоточек кофе из чашки.
Голоса, топот сапог, радиопомехи звучат все ближе. Группы регуляторов движутся одновременно со всех сторон, иногда они проверяют все дома на улице, иногда пропускают целый квартал. Проверка ведется произвольно, но всяком случае, так принято считать, но некоторые дома всегда проверяют чаще других.
Но даже если вы не внесены в список подозрительных лиц, это еще не значит, что вам не придется, как Рейчел и ее семье, полчаса простоять на снегу, пока регуляторы проверяют подлинность ваших документов. Или даже хуже — пока они в поисках признаков запрещенной деятельности переворачивают вверх дном ваш дом. Во время ночных рейдов закон о неприкосновенности частной собственности не действует. Да и все остальные тоже.
У всех на слуху жуткие истории о таких рейдах: беременную женщину раздели и прилюдно подвергли осмотру; каких-то людей бросили в тюрьму на три или четыре года только за косой взгляд на полицейского, а еще кого-то за попытку помешать регулятору войти в одну из комнат.
— Это рейд. Если вас попросят выйти из дома, пожалуйста, убедитесь в том, что взяли с собой все документы, удостоверяющие вашу личность, включая документы детей старше шести месяцев… Всякий, кто откажется предъявлять документы, будет задержан для допроса, всякий, кто промедлит с предоставлением документов, будет обвинен в непослушании…
Они уже в конце нашей улицы. Осталось всего несколько домов… Два дома… Нет, они уже возле соседнего. Пес наших соседей Ричардсонов заходится от лая. Потом мистер Ричардсон просит прощения. Пес все равно лает, тогда кто-то (регулятор?) говорит что-то недовольным тоном, и я слышу два громких хлопка, а после собачий визг.
— Необязательно было убивать, — говорит кто-то.
— Почему нет? — отвечает ему другой. — Наверняка он блохастый.
Потом на какое-то время наступает тишина, слышен только треск радиопомех и чей-то голос, диктующий номера удостоверений.
Затем:
— Ладно, с вами все в порядке, свободны.
И снова топот сапог.
Даже Рейчел и тетя Кэрол напрягаются, когда регуляторы маршируют к нашему дому. Я вижу, как тетя вцепилась в чашку, даже костяшки пальцев побелели. Сердце кузнечиком скачет у меня в груди.
Но регуляторы проходят мимо. Слышно, как они стучат в дом дальше по улице, и Рейчел громко вздыхает от облегчения.
— Открывайте! Проводится рейд…
Чашка тети звякает о блюдце. Я вздрагиваю.
— Глупо, правда? — говорит тетя и пытается выдавить из себя смешок. — Знаешь, что не сделала ничего предосудительного и все равно нервничаешь.
Я чувствую тупую боль в руке — оказывается, я по-прежнему цепляюсь за столешницу, как будто от нее зависит моя жизнь. Топот сапог становится тише, а усиленный мегафоном голос уже не разобрать, но я все никак не могу расслабиться, не могу успокоиться. Единственное, о чем я могу думать, — это о регуляторах — иногда в одном ночном рейде их бывает до пятидесяти человек. Я представляю, как они от пригородов движутся в центр Портленда, прочесывают каждую улицу и, как вода, устремляющаяся в воронку, смывают всех, кого могут и даже кого не могут обвинить в дурном поведении или в неповиновении властям.
Где-то там Хана. Она кружится в танце, ее светлые волосы взлетают веером, она улыбается, вокруг нее ребята, а из динамиков звучит не одобренная властями музыка. У меня сводит живот, я с трудом подавляю приступ тошноты. Даже думать не хочется о том, что случится с Ханой, со всеми ними, если их поймают.
Остается только надеяться, что Хана еще не добралась до Диринг-Хайлендс. Может, она еще прихорашивается, такое вполне возможно — Хана всегда опаздывает. Она могла быть дома, когда начался рейд. Даже Хана не осмелится выйти на улицу во время рейда. Это самоубийство.
Но Анжелика Марстон и все остальные… Все, кто собрался на вечеринку… ребята, которые хотели просто послушать музыку.
Я вспоминаю, что сказал Алекс, когда мы с ним столкнулись на вечеринке на ферме «Роаринг брук».
«Я пришел послушать музыку, как и все остальные».
Усилием воли я прогоняю эту картинку из головы и говорю себе, что это не моя проблема. Мне следует радоваться, если рейд накроет вечеринку и всех, кто там собрался, арестуют. То, что они делают, — опасно, и опасно не только для них самих, но для всех нас. Так к нам проникает зараза.
Но мое второе «я», вторая упрямая Лина, прячущаяся внутри меня и сказавшая на первой эвалуации «Серый», не унимается.
«А что такого они делают? — спрашивает она. — Просто захотели послушать музыку. Не какие-нибудь сладенькие песенки и бодренькие ритмы, как на портлендских фестивалях, а настоящую, реальную музыку. Ничего такого плохого они не делают».
А потом я вспоминаю, что еще мне сказал тогда Алекс.
«Никто никому не причинит вреда».
К тому же Хана могла и не опоздать, и теперь она там, ни о чем не подозревает, а регуляторы окружили Диринг-Хайлендс, и кольцо сжимается с каждой минутой. Перед моими глазами всплывает картина — дюжина сверкающих клинков занесена над Ханой. Я зажмуриваюсь от ужаса. Если Хану не бросят в тюрьму, то отправят прямиком в лаборатории. Ее исцелят еще до рассвета, им плевать на риски преждевременной процедуры.
Каким-то странным образом, хотя мысли в голове несутся, перегоняя друг друга, а комната продолжает кружиться, я умудряюсь домыть всю посуду. И еще я принимаю решение.
Мне нужно пойти туда. Я должна ее предупредить.
Должна предупредить их всех.
К тому времени, когда Рейчел с Дэвидом уходят домой и все улеглись спать, на часах уже полночь. Каждая секунда как агония. Остается только надеяться, что рейд от дома к дому займет больше времени, чем обычно, и регуляторы еще не скоро доберутся до Диринг-Хайлендс. Может, они вообще решили не зачищать этот район, там ведь большинство домов пустует. Но это все же сомнительно, так как Диринг-Хайлендс считается рассадником неповиновения.
