Якобы они, узнав о секретной деятельности Пепеляева в тюрьме, решили его поддержать, поскольку стремились к тому же, что и он – путем военного переворота захватить власть и реставрировать «буржуазный строй». Не случайно на процессе «троцкистско-зиновьевского блока» в 1938 году Ягода отрицал обвинение в шпионаже, но участие в подполье – признавал. Улики для режиссеров этого спектакля Горбач и добывал в Новосибирске.
Пепеляев мог подписать готовый протокол допроса, но мог и сам приспособить свои показания к требованиям следователей. Чтобы все выглядело сколько-нибудь правдоподобно, пришлось проявить немало изобретательности, зато наградой была возможность без мучений прожить последние недели перед смертью.
Он рассказал, что когда в 1925 году ему разрешили переписку, стали приходить письма от Цевловского, Михайловского, еще кого-то из старых товарищей. Некоторые, освободившись, установили контакт с Вишневским, вновь ставшим главой харбинского отделения РОВСа, и связали его с Пепеляевым. Вишневский, скажем, писал Михайловскому: «Привет Толе» (Пепеляеву. – Л. Ю.), а тот в свою очередь передавал Пепеляеву: «Кондратьич (Вишневский. – Л. Ю.) шлет привет, желает успеха».
Что-то такое, может быть, и бывало, но в дальнейшее поверить невозможно. Пепеляев будто бы завербовал одного инженера, который курировал работы в тюремной столярной мастерской от ярославской фабрики «Красный древообработчик», через него Вишневский прислал Пепеляеву инструкцию, как создать на воле конспиративную организацию «по системе троек и пятерок», и он, находясь в заключении, подготовил «диверсионные кадры» для покушений на ответственных работников, «разрушения центров связи, мостов, радиостанций и, в случае нужды, электростанций». Под руководством вооруженного рубанком Пепеляева численность организации достигла «нескольких тысяч членов», ее сетью были охвачены Кузбасс, Алтай, Новосибирск, Нарымский округ.
Наконец дело дошло до его покровителей.
«В 1936 году, – заявил Пепеляев, – мне сделалось понятно, что некоторые руководящие работники НКВД особенно заботятся о моем благополучии».
На вопрос, кто же это был, он назвал Ягоду и Гая, рассказал о лубянских чудесах, об устроенной для него автомобильной прогулке по Москве, но якобы и тогда, при виде Кремля, его мысли текли строго в русле владевшей им главной идеи: «Вот она, Москва! – думал я, смотря в окно машины. В эти минуты (понимая, что Ягода и Гай с ним заодно. – Л. Ю.) реальной близкой действительностью казалась мне моя заветная мечта – во главе полков триумфальным маршем вступить в столицу русской земли».
Как выяснилось, участником заговора являлся и замначальника воронежского УНКВД Эстрин, выполнявший задания Ягоды и Гая. Даже письмо жене, в котором Пепеляев звал ее к себе, было будто бы написано по его указанию. Цель – через Нину Ивановну открыть дополнительный канал связи с Вишневским.
Эстрин был уже арестован, а чтобы снять подозрение с его оставшиеся на своих постах коллег, не разглядевших у себя под боком вождя столь грандиозного подполья, Пепеляев, видимо, с подсказки следователей сообщил, что однажды ночью, предварительно постучав условным стуком в окно, к нему домой явился незнакомец «в солидном черном костюме гражданского покроя» и передал устный приказ Вишневского: «прекратить всякие связи с членами организации», дабы уберечь ее руководителя «от провала до момента вооруженного выступления Японии против СССР».
Показания Пепеляева были настолько важны, что уже на следующий день Горбач под грифом «совершенно секретно» изложил их содержание в телеграмме Ежову, а тот еще через сутки направил копию Сталину.
Судя по всему, Ягода планировал провести открытый судебный процесс Пепеляева и его «сообщников», но Сталин отказался от этой затеи, не желая, видимо, реанимировать память о Гражданской войне и отвлекать внимание масс от готовившегося как раз в те месяцы более актуального процесса «троцкистов» и «зиновьевцев». Люди, которые и так-то вели призрачное существование, должны были исчезнуть, не выходя из тени.
Число арестованных по сибирскому «делу РОВСа» перевалило за пятнадцать тысяч. Пепеляев, претендовавший только на то, чтобы стать школьным учителем, опять очутился во главе армии, правда на этот раз – фантомной. Ее солдаты и офицеры не знали, что вновь собрались под бело-зеленым знаменем, но в своем последнем походе их командующий потерял едва ли не больше бойцов, чем за все сражения Гражданской войны, и погиб сам.
Второй вынесенный ему смертный приговор был приведен в исполнение 14 января 1938 года в Новосибирске.
Там же и в один день с ним казнили многих осужденных по его делу, среди них – брата Михаила, некогда пригретого Стродом в томском Доме Красной армии.
Есть мнение, что не все в признаниях Пепеляева – ложь, и в момент будто бы готовившегося верхушкой ОГПУ дворцового переворота, целью которого было устранение Сталина, ему как боевому генералу предстояло возглавить ударную группу неопытых в военном деле заговорщиков, но это не более чем фантазия. Чтобы убедиться, насколько далека она от реалий воронежской жизни Пепеляева, достаточно прочесть список изъятых у него при аресте вещей и документов:
«1. Временное удостоверение № 4238.
2. Профбилет союза шоферов № 198165.
3. Зачетная книжка студента-заочника пединститута.
4. Пропуск на вход в контору Воронежторга.
5. Облигации займа Второй пятилетки на сумму сорок (40) рублей.
6. Деньги совзнаками на сумму тысяча сто девяносто пять (1195) рублей.
7. Часы карманные металлические.
8. Крест золотой».
К последнему пункту учетчики финотдела НКВД, куда передавали изъятые у арестованных ценности, добавили упущенную по недосмотру важную деталь: «С серебряной цепочкой».
После жизни
1
В августе 1996 года я вернулся из Новосибирска, где читал первое следственное дело Пепеляева, а в сентябре в Москву прилетел Майкл Джексон. Перед его единственным концертом в Лужниках к нему явился генерал-майор Александр Коржаков, начальник службы безопасности президента Ельцина, и преподнес ему в дар русскую офицерскую шашку времен Первой мировой войны с надписью «За храбрость» и знаком ордена Святой Анны на рукояти.
Чтобы повысить ценность подарка стоимостью «всего в 900 долларов» (для дарителя сумма ничтожная, но для простого человека в то время – громадная), Коржаков, как он пишет, сказал Джексону, что эта случайно доставшаяся ему «сабелька» – оружие его деда. Растроганный Джексон принял семейную реликвию «дрожащими руками», однако на следующий день ее отобрали у него в аэропорту, на таможне
[48].
Коржаков уверяет, что это было сделано по личному указанию Чубайса, но тот отрицал свое вмешательство.
