Признаться, я в своей жизни ни разу не встречал человека, который плохо себя чувствует от вида собственной крови. Но говорят, что есть такие индивиды, что даже сознание от этого теряют. И потому у нас в спецназе обучают солдат к крови привыкать, как к своей, так и к чужой. И даже приучают относиться к ней легко.
Для этого разрабатываются специальные довольно простые методики. Например, солдаты, особенно молодые, в процессе занятий разбивают бутылки о свою собственную голову. При этом несколько осколков обязательно прорезают кожу. Кровь стекает на лицо. Товарищи помогают им вытащить осколки. Действуют при этом только пальцами. А раны обрабатывает каждый себе сам – промывает хлоргексидином, если требуется, то и пластырем приклеивает тампон или даже накладывает на голову повязку. После нескольких подобных перевязок уже не проблема обработка раны и наложение повязки после пулевого ранения. При этом каждый солдат знает собственные силы. Конечно, они бравируют друг перед другом, показывая, что к любому ранению относятся как к пустяку. Но никто, получив ранение достаточной степени тяжести, не пожелает стать обузой для других в какой-то критический момент. То есть с серьезным ранением не будет разыгрывать легко раненного, потому что может этим подвести взвод.
– Ладно, Георгий Александрович, встречай вертолеты, сразу загрузи их работой. У меня все. Если просьбы будут – сообщай. Конец связи?
– Пока просьб нет. Если что-то возникнет, я выйду на связь. Конец связи, товарищ майор…
Командование вообще не любит, когда к нему часто обращаются с просьбами или без них. Понимает, что в боевой обстановке может потребоваться многое, и предпочитает, чтобы им сразу высказывали все наболевшие вопросы. Но вопросы чаще всего возникают по ходу дела. Я не большой любитель по всякому пустяку к командованию обращаться. Предпочитаю или сам вопрос решить, или просто перетерпеть ситуацию до момента, когда все само образуется. Так тоже бывает. Кажется, что не в состоянии сам вопрос решить без помощи сверху, но все решается само собой, как камень с горы скатывается, и вопрос о помощи отпадает – стоит только слегка повременить с просьбой о ней.
Я вызвал на связь майора Рудаковского. «Ночной охотник» к этому моменту «брил» поверхность над бандитами, расстреливая колонны из двух автоматических пушек, оттягивая момент их атаки на нашу позицию.
Автоматическая пушка, конечно, не предназначена для войны с пехотой. Она больше приспособлена для борьбы с легкой бронетехникой, которой у бандитов, понятно, не может быть в наличии, а также для разрушения оборонительных сооружений. Однако если снаряд пушки попадет в человека, то его не спасут и пять бронежилетов, надетых один на другой. Так что панику среди бандитских колонн «Ночной охотник» навести в состоянии.
Я обратил внимание на то, что вертолет движется «задним ходом». Это одна из особенностей «Ночного охотника». Для многих других вертолетов такое передвижение считается высшим пилотажем. А для «Ночного охотника» это норма.
Маневры нашего «МИ-28Н» подсказывали мне, что бандиты не разбегаются в разные стороны, хотя их колонны рассеяны, а продвигаются неуклонно вперед, к тому узкому каменному перешейку на гребне, про который недавно говорил майор Рудаковский. К месту, где он намеревался применить ракеты с термобарическим зарядом, чтобы уничтожить как можно больше бандитов.
Может быть, я не вовремя послал свой вызов. Майор не отвечал долго, видимо увлеченный стрельбой из пушек, хотя стрелять мог и его второй пилот. Управление самим вертолетом и вооружением у «Ночного охотника», насколько мне известно, продублировано полностью.
Наконец майор ответил:
– Слушаю тебя внимательно, старлей… Ну, задали мы им жару! Пусть знают, что я тоже сердиться умею!
– На что вам сердиться, товарищ майор? – спросил я наивно. – Это они на вас должны сердиться.
– У них там два человека с ПЗРК были. Стрелять готовились. Мы их из пушек расстреляли. Вместе со всем окружением. Издали… В клочья…
– А сейчас как обстановка?
– Колонны мы разогнали. Но они, похоже, приказ получили вперед продвигаться. Хотя и в разные стороны разбегаются, но все равно лезут дальше. У тебя какие новости?
– Начальник штаба нашего отряда на связь выходил. Два «Ночных охотника» вам в помощь вылетели…
– Не в помощь, видимо, а на смену!
– Конечно, на смену. Я просто не так выразился. В вертолеты переданы средства связи со мной. Вам, товарищ майор, приказано дождаться их, после чего можете возвращаться.
– Да, я уже вижу их на радаре. Но они еще далеко. На месте будут минут через пять-семь. Летят, похоже, на форсаже
[22], но раньше все равно не успеют.
– А бандиты что, раньше до нас дойдут? Мне бы успеть к встрече подготовиться. Жду, когда менты подойдут, чтобы позицию распределить, кого куда поставить, кто впереди будет, кто на подстраховке. Может, получится резерв создать, чтобы дыры затыкать.
– В лучшем для них случае бандиты через десять минут будут. Но я их еще основательно задержу. Тогда не раньше получаса, если за это время оклемаются от страха. А мои коллеги раньше будут, ко мне сначала присоединятся. Потом я вас всех покину. Надеюсь, на время. Успеешь?
– Ментов пока не видно… – объясняя ситуацию майору, я посмотрел на подполковника внутренней службы, который внимательно и, как мне показалось, слегка ревниво к моему разговору прислушивался. Перед этим я намеренно громко говорил Рудаковскому о том, что хотел бы распределить личный состав по полосе защиты.
Это будто бы невзначай произнесенное мое желание принять на себя общее командование было сказано специально для подполковника Штеменко. Это была своего рода проверка. Подполковник внутренней службы при моих словах на меня вопросительно не посмотрел и не возразил. То есть молча согласился. А при последних моих словах Виктор Афанасьевич понял наконец-то, что я его отряд тороплю. И догадался снова свое переговорное устройство вытащить и отчитал какого-то капитана, судя по всему своего заместителя. Приказал срочно прибыть на место обороны. Бегом прибежать.
У нас в спецназе ГРУ уже одна команда «срочно» означает, что следует бежать бегом. И нет необходимости повторять такую команду дважды, уточняя детали. У ментовского спецназа, видимо, так не заведено. Все это, как я понимаю, вопрос боевой подготовки. Именно – боевой, которой ментам и не хватает.
Во время боя часто случается так, что просто времени нет на расшифровку и разжевывание команды. Каждый боец спецназа ГРУ обучен понимать, что от его быстроты, от умения соображать и выполнять команду, слыша даже то, что и не сказано, возможно, зависит результат общего действия, жизнь самого бойца и его товарищей. Вот потому, возможно, и воюет спецназ ГРУ, в сравнении в любыми другими спецслужбами или войсками, несравнимо удачнее.
– Что там у вас с потерями, товарищ подполковник? Не сообщили? – спросил я, заметив, как Штеменко качает в расстройстве головой.
