Была весна. Конец апреля. Вокруг университетских строений цвели вишни. Мы договорились с Акирой выпить по чашке кофе. «Дерево цветущей вишни — это символ жизни мужчины. Обрубленные ветки вишни — смерть мужчины. Как харакири. Знаете, самураи были военной аристократией Японии. Замки их были окружены цветущими вишнями», — сказал Акира. Я пошутил: «Чеховский „Вишневый сад“». «О, это сущая правда! — воскликнул Акира. — Японцы любят Чехова».
Я проводил Акиру до кафедры математики. Мы обменялись визитными карточками. Договорились звонить друг другу. Наши занятия кончились. «Вы пойдете на прощальную вечеринку к Маргарет?» — спросил меня Акира. «Да, конечно, если не…», — ответил я неуверенно. Я не люблю прощаться. Стал сентиментален, что ли? Или так много прощаний — провожаний за спиной, что с некоторых пор предпочитаю уходить, не оглядываясь и не затягивая горькие минуты. Как от еврейской могилы — уйти без оглядки. «Приходите, поболтаем о дрейфах человеческих генов», — настаивал Акира. Я сдался: «Что с вами поделаешь, приду!» «А как вы думаете, Маргарет позовет этого Мишеля?» — вдруг спросил Акира. «Мишеля? Ах, да! Понятия не имею». Я совершенно забыл про этого мифического Мишеля, с которым нежно перезванивалась Маргарет. Вернее, меня он совершенно не интересовал. Акира думал о нем.
По странному совпадению мы подъехали к дому Маргарет одновременно. Акира на «тойоте». Я на «форде». Маргарет жила в деревянном зеленом condo. У крыльца, ведущего в квартиру Маргарет, раскинуло бело-розовые крылья дерево вишни. Акира нес букет пурпурных роз. Не меньше дюжины роз на длинных, как у цапель, ногах. Как будто мы не расставались. Опять цветущее вишневое дерево. Опять меня потянуло к увлечению души — разговору о дрейфе еврейских генов. А надо было не стоять под застывшим водопадом вишни и не болтать о недоказуемых вещах, а подниматься по ступенькам в квартиру Маргарет Браун, нашей учительницы. Не тут-то было. «Говорят, что в некоторых самурайских родах течет еврейская кровь», — задумчиво сказал Акира, повторив виток мысли, посетившей меня в первый день занятий. Я тогда обратил внимание на семитский нос молодого японца и белизну его кожи. «Я видел самурайские мечи и доспехи в музее караимов в Тракае», — ответил я. «Это могли быть хазарские мечи и доспехи», — сказал Акира. «Гениально! Часть хазар из Поволжья вернулась на восток, через Китай, дальше, дальше, пока не приплыла к японским островам», — полунасмешливо (над ним? над собой?) воскликнул я. «Не исключено, — согласился Акира. И добавил: — При том, что хазары-тюрки к этому времени слились с евреями Персии, став хазарами-иудеями. Не исключено». «Отсюда у японцев тяга к вишневому саду. Из русского Поволжья», — я продолжал язвить. Он словно не замечал моего тона, оставаясь задумчиво-серьезным. Наш разговор был просто-напросто фоном, шумом, background-ом, как говорят в кибернетике. Фоном, на котором виделись Акире иные картины.
Маргарет отворила нам, мило улыбаясь и заталкивая внутрь квартиры, словно смущенных детей, пришедших на именины в незнакомый дом. И спросила вполне по-американски: «Что вы будете пить?» Я попросил водку. Акира сказал, что поскольку он обещал жарить ребра на гриле, лучше всего — красное вино. Маргарет принесла нам дринки и ушла на кухню. Я выпил водку и стал оглядываться. Из гостиной одна дверь вела в спальню. Там стояла широкая кровать. Над кроватью висела большая фотография с двумя молодыми дамами. Одна из дам, которую я не знал, была постарше Маргарет. У нее была короткая стрижка, вроде мальчишеского полубокса. И короткий взгляд глубоко посаженных глаз. Другая была наша Маргарет. Она счастливо улыбалась, прижимаясь левой щекой к щеке подруги. Или родственницы? Да, да, ясно было, что именно Маргарет прижимается к угловатой щеке другой дамы, ища защиту. Я не очень-то вижу издалека и продвинулся внутрь спальни, чтобы убедиться. Все правильно. То есть, я все правильно понял.
Что же касается Акиры, то он пребывал в каком-то необъяснимом (мне во всяком случае) состоянии эйфории-нирваны. Он бродил по комнатам с бокалом вина, отхлебывал, добавляя к эмоциональной нирване эйфорию приятного опьянения.
Я к этому времени вернулся в гостиную и, подсев на диван к сербу-баскетболисту, обсуждал с ним и литовской еврейкой проблемы Боснии — Герцоговины. Серб настаивал на том, что славянские гены и славянский язык (практически сербский) вернет боснийцев к единой южно-славянской федерации. Литовская еврейка, напротив, отстаивала примат религии, настоянный, конечно, на мифах. У евреев — на библейских мифах. Я ратовал за религиозно-языковую автономию в рамках общеевропейского экономического сообщества.
В это время Акира забрел в спальню. Как долго он рассматривал фото, не берусь утверждать. Я увидел, однако, что он с пустой рюмкой проследовал на кухню, где стояли бутылки с напитками, налил себе вина и подошел к нашему дивану. Заметим, что у турок диван обозначает место важных дискуссий. Это к боснийцам, которые по мнению балканцев-христиан, есть отуреченные сербы. Японцы — запредельно вежливы. Так что, отпивая кьянти и поглядывая на меня победно, Акира ждал паузы в нашей дискуссии. Слово было за литовской еврейкой. Она после каждой фразы, прикладываясь к пластиковой бутылочке с минеральной водой, как к источнику вдохновения, в который раз убеждала серба-тренера в том, что надо отступиться от боснийцев-мусульман, дав им независимость. «То же самое ждет албанцев в Косово, — вещала она. — Это вам не Израиль, где через два — три поколения перемелются ашкенази, сефарды и эфиопские евреи. Мы можем гордиться этим!» «Почему же мы здесь, а не там?» — вставил я. Она задохнулась от моей прямолинейности и умолкла, нервно отпивая минералку. Этим воспользовался Акира, потянув меня за руку в спальню. «Видите? — он показал на фотографию. — Это Мишель! Маргарет сказала, что это та самая (тот самый!) Мишель, которая звонила ей иногда. Какой же я идиот! Начал ревновать, вообразив, что это был приятель Маргарет. Или даже ее жених!» И он, счастливый, отправился на балкон жарить ребра на гриле.
Вечер был легкий, весенний. Ветерок смешивал костровый дым углей в жаровне с запахами цветущих вишен. В гостиной завели музыку и начали танцевать. Я через открытую дверь балкона наблюдал за Акирой. Он был вполне счастлив. Орудуя длинным кухонным ножом, он рассекал коровью грудную клетку, предварительно выдержанную в соусе и маринаде, разрезал вдоль ребер алые с рыжими разводами соуса мышцы жертвенного животного и укладывал это мясо на ребрах вдоль поверхности раскаленной решетки гриля. Берусь утверждать, что Акира напевал при этом. Может быть, даже самурайскую песню. Он победно взмахивал правой рукой с ножом, потом левой рукой с лопаткой, выкрикивал что-то мажорное и переворачивал шипящие куски с боку на бок.
Все было готово. Мясо на ребрах дымилось посредине стола в окружении тарелок с огненными помидорами, раскосыми редисками, усатыми пучками лука и кудрявыми охапками салата, петрушки и прочей зелени. К тому же: пицца, сладкие бобы, сыры и колбасы. Королевским же блюдом были жареные ребра, которые приготовил Акира. И поэтому — он был счастлив. Не начинали, потому что вот-вот должна была приехать Мишель. «Она хирург. Только что закончилась операция, — объяснила Маргарет. — Как вы думаете, подождем?» «Ясно, подождем», — закричали все, и танцы возобновились.
