В самом начале 60-х Лев Озеров показал мои стихи и стихи A. C. Кушнера (в то время молодых поэтов) Б. Л. Пастернаку (1890–1960), который отозвался о них лестно. К сожалению, я так и не познакомился с великим поэтом. Ровно через двадцать лет, когда я начал работать эндокринологом, мне довелось побывать в квартире покойного Пастернака в Лаврушинском переулке. Осенью 1981 года мне позвонил Е. Б. Рейн и предложил проконсультировать внучку Пастернака. «Они люди щедрые, — пробасил Женя. — Не отказывайся». Я бы и так не отказался. Со стороны Рейна это была большая любезность, потому что мы едва сводили концы с концами. Я договорился с невесткой Пастернака — Наташей, о времени визита. Я приехал, осмотрел ее дочку Лену, назначил лекарства, и мы еще поболтали с Наташей. Она знала, что я поэт и врач, была щедра, мила, сочувствовала моему положению отказника. Это была та самая московская квартира, в которой жил Борис Леонидович. Наташа показала мне его кабинет. Кажется, там стоял рояль, а рядом мраморный бюст. Может быть, Шопена?
В хорошую погоду на утренние приемы весной, летом, осенью и даже зимой я любил ходить через парк, начинавшийся от больницы № 52. В парке жил мой хороший знакомый — красноголовый дятел, который помнил много легенд. Шел я до Волоколамского шоссе, спускался к полотну железной дороги, пересекал ряды рельсов и выходил как раз к моей поликлинике. Иногда путь загораживали поезда, чаще всего товарные составы. Приходилось залезать по ступенькам в вагон, проходить через тамбур и спрыгивать на другую сторону. Иногда поезд начинал движение: вздрагивал и трогался, когда я еще был в тамбуре. Надо было действовать решительно, чтобы не уехать ни весть куда. Я был один. Прошло пять или шесть лет, как мы ждали разрешения на выезд. Никакой связи с наукой не было, кроме семинаров, на которых бывшие сотрудники научных институтов выступали с сообщениями для своих товарищей отказников. Биолог соседствовал с математиком, а физик с географом, астроном с гематологом. Никто из нас не публиковался, хотя, несомненно, свежие научные идеи были у каждого. Нас поддерживало высказывание Альберта Эйнштейна (1867–1934): «Воображение важнее знаний, поскольку знания ограничены, а воображение безгранично». Экспериментальных данных у меня, естественно, не было. Были наблюдения за больными и всего лишь результаты анализа крови и мочи на сахар. Я много размышлял о том, какой молекулярно-генетический механизм лежит в основе регуляции синтеза инсулина бета-клетками поджелудочной железы у здоровых людей и больных диабетом. На выручку мне пришли исследования, выполненные на одном из микроорганизмов — кишечной палочке, и позволившие французским ученым Ф. Жакобу и Ж. Моно (F. Jacob, J. Monod) прийти к широко известной уже к середине 60-х «оперонной» модели регуляции синтеза белка. Генетические элементы этой модели состоят из структурного гена, регуляторного гена и гена-оператора. Оператор вместе со связанными с ним генами называется опероном. Согласно гипотезе, молекула репрессора связана с оператором настолько, что это предотвращает структурный ген от синтеза рибонуклеиновой кислоты (РНК), контролирующей синтез специфического белка. Во время индукции вещество, вызывающее индукцию (антирепрессор), комбинируется с репрессором, что препятствует взаимодействию индуктора с геном-оператором и, поэтому, синтеза специфического белка, контролируемого структурным геном, не происходит. В результате размышлений над «оперонной» моделью Жакоба и Моно и наблюдения за подъемами и спадами уровня глюкозы у моих больных я предложил гипотетическую модель регуляции синтеза инсулина. Модель эту я обсудил с профессором М. А. Жуковским, руководителем детской клиники НИИ экспериментальной эндокринологии и химии гормонов. М. А. Жуковского я знал еще с давних пор, когда работал в Детской больнице имени Филатова. Сделав вид, что он не догадывается о том, что я отказник, М. А. Жуковский организовал мое выступление на обществе эндокринологов. Оригинал статьи «The Hypothesis of the Model of Insulin Synthesis Regulation» был передан в США подпольно по дипломатическим каналам и опубликован в специальном выпуске Нью-Йоркской Академии Наук (Sixth International Conference on Collective Phenomena: Reports from the Moscow Refusnik Seminar, Annals of the New York Academy of Sciences v. 452, p.409, 1985). Сущность гипотезы сводилась к следующему. Привожу текст в обратном переводе с английского.
Гипотетическая Модель Регуляции Синтеза Инсулина.
Основой предлагаемой гипотетической модели, которая объясняет процесс синтеза инсулина бета-клетками здоровых людей и бета-клетками больных сахарным диабетом, развившимся в результате аутоимунного процесса, вирусной инфекции, различных генетических факторов, была модель регуляции синтеза бета — галактозидазы, которую в 1961–1963 годы разработали и опубликовали Жакоб и Моно.
Мы рассматриваем предлагаемую схему регуляции синтеза инсулина на уровне бета-клеток. Предлагаемая схема состоит из четырех вариантов: нормальный уровень сахара крови у здоровых людей; гликемия у здоровых людей; синтез инсулина при диабете второго типа (не инсулинозависимый) и состояние структурных и регуляторных генов при диабете первого типа (инсулинозависимом).
У здоровых людей при уровне гликемии, не превышающем 80–120 мг%, концентрация индуктора (глюкозы) не переходит порог чувствительности белка-репрессора, вырабатываемого регуляторным геном. В этом случае бета-клетки синтезируют и выделяют во внешнюю среду (кровь) нормально запрограммированное количество инсулина, синтез которого контролируется структурным геном.
При гипергликемии у здоровых людей (пищевая гипергликемия, эмоциональный стресс, повышение уровня гормонов-антагонистов инсулина и др.), сверхпороговая концентрация глюкозы вызывает инактивацию белка-репрессора и повышает уровень синтеза инсулина (конституитивная индуцибельная регуляция), направленный на восстановление гомеостаза углеводного обмена.
При неинсулинозависимом диабете (второго типа) уровень синтеза инсулина флюктуирует от гиперинсулинизма (с последующей гипогликемией) до микроконституитивного синтеза инсулина (гипергликемия). Неудачи в восстановлении гомеостаза глюкозы могут быть объяснены дисфункциями регуляторного гена (делеции, точечные мутации). В результате этого белок-репрессор теряет способность инактивироваться индуктором (антирепрессором) — глюкозой. В этом случае нарушается корреляция между индуцируемым синтезом инсулина и концентрацией уровня глюкозы в крови.
В большинстве случаев инсулинозависимого диабета (первого типа) мы наблюдаем распад бета-клеток (вирусная инфекция, аутоиммунный процесс) с замещением активной части поджелудочной железы соединительной тканью. Не исключено также, что иногда часть бета-клеток выживает, но даже у сохранившихся бета-клеток количество делеций структурного гена или гена-оператора резко возрастает.
Специальный выпуск американского академического журнала со статьями ученых-отказников вышел в свет в 1985 году и, конечно же, немедленно попал в руки сотрудников госбезопасности. Мой куратор Владимир Владимирович, обычно державшийся в рамках дозволенного его ведомством приличия, пришел в ярость. Теперь уже без стука он заходил в мой кабинет и выгонял Полину Алексеевну и больных, оставаясь со мной наедине, чтобы без свидетелей угрожать мне всяческими карами, «если я не прекращу противозаконной деятельности».
