Пермяков налил себе ровно пятьдесят граммов водки. Руки слегка дрожали. Махнул, преодолевая ненависть к напитку. Его всего передернуло. Выступили слезы. Он прислушался к себе: не вывернет ли?.. Слава богу, нет: кажись, прижилось.
Пермяков налил еще рюмочку – она пролетела соколом. Побродил в одних трусах по кухне. Посмотрел в окно. Жизнь продолжалась. Из соседнего подъезда женщина выкатила коляску с ребенком. Такая молодая, хорошенькая, а уже мама. Солнце светило вовсю, с последней осенней лаской. Тело вдруг перестало ломить. Головная боль исчезла. Сознание прояснилось. Лекарство подействовало.
И тут Пермяков вдруг с удивительной ясностью понял, кого напомнила ему женщина из телевизора. Она напомнила ему мадемуазель Веселову, ту самую кристально честную бизнесвумен, которая убедила кредитный комитет «Империя-банка» в том, что обязательно вернет пять миллионов долларов. Вернет с процентами и точно в срок.
У него вспотели ладони. Веселова провернула гениальную комбинацию, которая чуть не закончилась кровью – для него, Пермякова…
Но она ли это? Или это таки шутит похмелье?
Лицо – совсем не похоже. «Если б я не видел ее вживую, тогда, на заседании кредитного комитета, – ни за что бы не узнал. Похожи-то, пожалуй, только руки: сильные, неаристократические, почти мужские. И слегка – манера держаться. И еще голос…»
Ощущая после удачной опохмелки приступ деятельности (доза-то получилась – точь-в-точь!), Пермяков прошел в комнату. Встал на диван, снял со стены дрянную картину с изображением зимнего леса. За картиной находился встроенный в стену сейф.
Начальник охраны открыл его. Пистолет. Пачка стодолларовых бумажек. Под ними – несколько папок. Пермяков достал самую нижнюю.
Не закрывая сейфа, стоя в трусах на диване, открыл ее. «Веселова Вероника Николаевна. 1968 г. р.». Вот цветная фотография в полный рост, сделанная скрытой камерой.
Пермяков вгляделся в фото. Кажется, ничего общего с телевизионной незнакомкой. Та – пышноволосая блондинка, эта – коротко стриженная брюнетка. Телезвезда – голубоглаза, у Веселовой были серые глаза… Но тетка может переменить цвет глаз и волос как нечего делать. Главное – у женщины на фото другие брови… И непохожий разрез глаз… Плюс иной нос. Да и губы совсем не такие – гораздо тоньше и меньше. «Нет, это не она, – подумал он. – Мне почудилось».
Пермяков перелистал досье. Установочные данные на Веселову. Ее связи. Тайком снятые отпечатки пальцев.
«Или это все-таки она? Пластическая хирургия… С пятью «лимонами» баксов можно сделать себе совсем другое личико! Почему бы не проверить? Не убедиться?»
Пермяков засунул досье обратно в сейф. Замкнул его. Повесил на место картину.
А вдруг окажется, что это – она? Она – та самая девка, скоммуниздившая пять «зеленых лимонов»? Пять миллионов – не хо-хо себе ха-ха… Почему бы девке – если это, конечно, она! – не поделиться? С ним, Пермяковым?..
«Я ведь много не попрошу, – продолжал думать он, расхаживая по своей холостяцкой квартире. Остановился у зеркала. Оно отразило загорелое, большое, мощное, мускулистое тело. – Каких-нибудь сорок процентов. А сорок процентов – это два миллиона гринов. Мне хватит. Хватит до пенсии. И на пенсию – тоже».
Пермяков вернулся на кухню, налил себе еще стопарик, сделал бутербродик с ветчиной, достал из холодильника баночку маслин. Махнул водки, заел ветчиной, выловил маслинку… «Ах, хор-рошо!» Третья похмельная рюмка принесла долгожданное благодушие.
«Надо проверить эту телезвезду. Почему бы и не заняться этим – в нерабочее время? Должно же у меня быть хобби, – окончательно решил Пермяков. – Похмелье обостряет интуицию… Вдруг я не ошибся и девушка с экрана – исчезнувшая семь лет назад Вероника Веселова?»
В то же самое время
За окном шумели сосны. Деревья шептались о чем-то своем, напевали, потрескивали ветвями, желали Нике доброго утра.
«Они разговаривают!» – уверял ее Васечка. Ника смеялась: «Глупости! Что ты там слышишь сквозь стеклопакеты?!»
Но на самом деле – она тоже слышала. И радовалась своим соснам, и своему дому, и своей спальне с эркером, и своей горничной, и…
Сегодня Нику опять разбудил шум сосен. Сквозь шелковые портьеры пробивался неяркий осенний день. Она лежала одна, вытянувшись наискосок на огромной итальянской кровати. Иван, несмотря на выходной, уже убрался по своим делам.
Ника потянулась, зевнула, немного покачалась на мягких волнах водяного матраса. До чего ж хорошо! Она легко спрыгнула с кровати, утонула босыми ногами в персидском ковре. С антикварного комода ей подмигнул Васечка. (Его лучшую фотографию Ника оправила в серебряную рамку – XVIII век, работа итальянского мастера.)
Она распахнула окно, улыбнулась осеннему утру, вдохнула прохладный сосновый воздух. Нажала кнопочку интеркома. Горничная откликнулась мгновенно.
– Кофе, сок, круассаны! – весело скомандовала Ника.
Подумать только, недавно она стеснялась приказывать. Голос давал предательского петуха. Но ничего, к хорошему быстро привыкаешь. Сейчас даже не верилось, что когда-то она жила в самарской малогабаритке. Ютилась в колготной общаге. Мыкалась по съемным квартирам. Дрожала от страха в гулком баргузиновском особняке. Кочевала из отеля в мотель, из пансиона – в гостиницу…
Теперь у Ники был свой дом. Построенный по проекту, который выбирала она. Отделанный полностью в соответствии с ее вкусом. Обставленный изящной мебелью. Украшенный антикварными безделушками. Оснащенный дорогой сигнализацией и спутниковой телеантенной.
Однажды она попросила своего юриста посчитать, во сколько ей обошлось все это великолепие. Сообщая конечную сумму, верный очкарик недовольно шлепал губами:
– Если бы не видеокамеры… И не эти ваши световые сенсоры…
– Ну что, что? – поторопила она брюзгу.
– Могли бы и в миллион уложиться.
У Ники радостно ухнуло сердце. Это она, она! Она сама построила себе дом, который стоит больше миллиона долларов!
…Горничная вкатила сервировочный столик. На кофейной чашке серебрилась пылинка. Ника взялась было хмуриться, но передумала, просто смахнула пылинку рукой. Горничная поняла, покраснела. Молча налила ей кофе, сняла крышку с тарелки, где лежали горячие круассаны.
– Ника Александровна, вы про передачу помните? – робко спросила она.
Ника помнила. Потому и проснулась – хотя привыкла по воскресеньям спать до полудня. Ника и хотела посмотреть «Формулу победы», и боялась. Зачем только она согласилась? Вдруг… вдруг… А, ладно, ее теперь все равно не узнать. Не узнать никому – ни Зойке, ни однокурсницам, ни бывшим коллегам по «Почтарю»… Только бабушка бы догадалась. Но в Самаре этот канал не ловится, передачу старушка не увидит.
Она, Ника, стала другой. С другим лицом, с другим голосом, с другой походкой и другими манерами. Даже Иван называет ее «второй женой».
