В проявлениях инициативы со стороны своих министров Николай II усматривал покушение узурпировать часть его собственной царской власти. Происходило это не только от присущего ему обостренного самолюбия, но еще и потому, что у него отсутствовало понимание различия между правлением и распоряжением, вернее говоря, в его представлении правление государством сводилось к распоряжениям по отдельным конкретным случаям. Между тем, фактически всероссийский император силою вещей мог только править, т. е. принимать решения общего характера и широкого значения, распорядительная же часть поневоле всецело сосредоточивалась в руках разнообразных начальников отдельных частей сложного государственного механизма и всего ярче выявлялась в лице отдельных министров.
При отмеченном отсутствии в сознании Государя точного разграничения понятий правления и распоряжения, на практике получалось то, что, чем деятельнее был данный министр, чем большую он проявлял активность и энергию, тем сильнее в сознании Царя укреплялась эта мысль о посягательстве на его, царскую, власть и тем скорее такой министр утрачивал царское доверие. Именно эту участь испытали два наиболее талантливые сотрудники Николая II – Витте и Столыпин.
Любопытно, что Государь и сам признавал, что нахождение данного лица в должности министра ослабляло к нему его доверие. В дневнике А. Н. Куропаткина имеется этому прямое подтверждение. Куропаткин, усматривая, что доверие к нему Государя уменьшается, просил однажды Царя об увольнении его от должности военного министра, добавив при этом, что, коль скоро он перестанет быть министром, он будет надеяться, что царское доверие к нему вновь возрастет, на что ему в ответ Государь откровенно сказал: “Как это не странно, но в этом отношении вы, пожалуй, правы”.
Ревнивым отношением к лицам, им самим поставленным во главе отдельных отраслей управления, объясняется и стремление Государя пользоваться указаниями людей безответственных, не облеченных никакой властью. Николаю II казалось, что стоящие в стороне от управление государством посягать на его прерогативы никак не могут, а потому, следуя их советам, он был убежден, что проявляет непосредственно свою личную волю. Отсюда становится понятным и то влияние, которым в течение известного времени пользовались такие безответственные советчики, как кн. В. П. Мещерский и виновник японской войны А. М. Безобразов, а также приближенные ко двору, но не имевшие по своей должности никакого касательства к государственным делам дворцовые коменданты П. П. Гессе, Д. Ф. Трепов, В. Н. Воейков и, наконец, друг Царицы, А. А. Вырубова».
(В. И. Гурко)
Про подобных советчиков есть очень мудрый анекдот. У мужика стали дохнуть куры. Он приходит к соседу просить совета. Тот говорит – сделай то-то. Мужик делает, куры продолжают дохнуть. Сосед дает новый совет… В конце концов мужик говорит:
– Все куры передохли.
– Жаль, а у меня еще столько хороших советов.
Такова ценность советов людей, которые за результаты своих слов не отвечают. А подобных советчиков всегда полно. Причем именно безответственные люди больше всего любят советы давать.
Тучи сгущаются
Но вернемся к нашему герою. Столыпин упорно гнул свою линию, понимая, что «успокоение» в стране очень зыбкое. Он полагал:
«После горечи перенесенных испытаний Россия, естественно, не может не быть недовольной; она недовольна не только правительством, но и Государственной думой и Государственным Советом, недовольна и правыми партиями, и левыми партиями. Недовольна потому, что Россия недовольна собой. Недовольство это пройдет, когда выйдет из смутных очертаний, когда образуется и укрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себя опять Россией. И достигнуть этого возможно, главным образом, при одном условии: при правильной совместной работе правительства с представительными учреждениями».
То есть впереди множество работы и расслабляться рано. Однако так думали не все.
С. И. Тимашев, министр торговли и промышленности в кабинете Петра Аркадьевича, в воспоминаниях пишет:
«Намерение Столыпина… выдвинуть в первую очередь экономические вопросы осталось неосуществленным, хотя время для этого было чрезвычайно благоприятным. Наступило успокоение, политический горизонт казался безоблачным, иностранные капиталы прибывали, во всех отраслях хозяйственной деятельности страны наблюдалось большое оживление, и приходится очень сожалеть, что это хорошее время было упущено. Председатель Совета был главным образом занят осуществлением предпринятой им крупной землеустроительной реформы».
Итак, как только порядок в первом приближении навели, обнаружилось множество недовольных Столыпиным. С разномастной оппозицией понятно. Впрочем, тут тоже дело обстояло непросто. Левым и крайне правым столыпинские преобразования были «против шерсти». А вот октябристы из Третьей Думы по большому счету ничего против них не имели. Но хотели «рулить» сами. И это бы ладно. Оппозиция могла шуметь сколько угодно – никаких реальных рычагов влияния на Столыпина у них не было. Но против Петра Аркадьевича стали выступать дворяне.
В советское время в любой публикации о Столыпине отмечалось, что аграрную реформу он проводил в интересах дворян. С точки зрения марксизма все логично – «премьер» преследовал «классовые интересы». Благо был богатым помещиком. Не зря ведь Солженицын приуменьшал его социальный статус. Именно для того, чтобы опровергнуть советских историков. И во многом советские авторы правы. Его реформа тем и отличалась от законопроекта Кутлера, что выводила из-под удара помещиков.
Но на самом-то деле классовое происхождение не говорит ни о чем. В конце концов, идеолог анархизма князь Кропоткин
[69] и «бабушка русской революции» Брешко – Брешковская тоже были выходцами из семей крупных помещиков.
Но можно поглядеть и с иной точки зрения. Ведь в чем была цель реформы Столыпина, если охарактеризовать ее одной фразой? В создании нового класса собственников в стране, где к земельной собственности относились без всякого уважения. В этой ситуации создавать одних собственников, при этом нанося ущерб другим, – не самый лучший вариант. Столыпин неоднократно подчеркивал – он хотел, чтобы уже мысли ни у кого не оставалось о возможном дальнейшем принудительном перераспределении земли. «Частная собственность священна и неприкосновенна», – как было написано в Конституции Наполеона.
Но ведь рыночные правила игры не только исключают, а даже предполагают законное перераспределение собственности. Одни богатеют, другие разоряются. Ведь понятно было – в случае успеха реформы сформируется новый класс молодых хищников, которые дворян съедят и не заметят. Дворянам-то было что в лоб, что по лбу. Как у тебя отберут землю – императорским указом, сделают ли это восставшие крестьяне или «крепкие хозяева»?
С дворянами было вообще интересно. Основа их экономического могущества, помещичье землевладение, была в значительной степени подорвана. Но они сохранили «властный ресурс».
