Те, кто шел за кусочками, одевались опрятно и, что самое главное – просили помощи у таких же крестьян. Такие люди шли с сумкой через плечо по деревням, заходили в дома и просили хлеба. Обычно, если у хозяев хлеб имелся, им отрезали маленький кусочек, грамм 20–30. «Кусочники» клали их в сумку и шли дальше. Причем обычно давали даже те, кто сам через некоторое время надевал суму… Так было принято. Ты дал, дадут и тебе.
Противоположную категорию крестьян составляли кулаки. О них в годы перестройки нагорожена бездна вранья. Их выдавали за «справных хозяев», которые трудились не покладая рук, в то время когда другие бездельничали. А потому, дескать, большевики их ненавидели. Некие авторы, обладающие особо буйной фантазией, даже придумали этимологию слова. Дескать, человек так вкалывал, что после рабочего дня ему было не разогнуть кисти рук…
Да только вот истине это не соответствует ни в коей мере. Обратимся к словарю Даля, который уж точно не являлся советским пропагандистом.
«Кулак – перекупщик, переторговщик, маклак, прасол, сводчик, особ, в хлебной торговле, на базарах и пристанях, сам безденежный, живет обманом, обчетом, обмером; маяк орл. орел, тархан тамб. варяг моек, торгаш с малыми деньжонками, ездит по деревням, скупая холст, пряжу, лен, пеньку, мерлушку, щетину, масло и пр. прасол, прах, денежный барышник, гуртовщик, скупщик и отгонщик скота; разносчик, коробейник, щепетильник, см. офеня. Кулак без Бога проколотится, а без божбы не проживет».(Выделено мной. – А. Щ.)
И где тут «крепкий хозяин»? Мы видим совсем иную фигуру. Недаром синонимом этого термина было «мироед». А в Белоруссии и на Псковщине кулаков называли… «жлобами». Именно оттуда пошло это слово, имеющее и сейчас примерно тот же смысл.
Итак, основной статьей дохода кулака являлась скупка зерна у односельчан. Крестьянин должен был платить налоги. Их брали деньгами. Так что после сбора урожая часть зерна приходилось продавать. Ехать в город – долго и муторно. К тому же городским крестьяне не доверяли. И правильно, что не доверяли. Различных мазуриков на рынках имелось тогда не меньше, нежели теперь. А кулак – он всё – таки вроде как свой. Хитрость кулаков, помимо обычной торговой «накрутки», заключалась в следующем. Цены на зерно имели ощутимые сезонные колебания. Осенью, после сбора урожая, они были самыми низкими. В конце весны – начале лета – самыми высокими. А налоги-то полагалось платить осенью. Суть понятна. Тот, кто имел запас зерна, мог его продать с куда более ощутимой выгодой.
Сами кулаки в поле уже не работали, они если и вели хозяйство – то с помощью батраков.
Одновременно кулаки занимались и ростовщичеством. А покажите мне народ, в котором любили ростовщиков. Однако крестьяне были вынуждены обращаться к кулакам – а потому оказывались у них в зависимости. Так что кулаков ненавидели, но вынуждены были с ними считаться. Именно отсюда пошла поговорка: «Придет весна – попросишь хлебушка». При этом ростовщичество на селе было трудно регистрируемым явлением.
«Из всего “Счастливого Уголка” только в деревне Б. есть настоящий кулак. Этот ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит, этот любит только деньги. Этот не скажет, что ему совестно, когда он, ложась спать, не чувствует боли в руках и ногах, этот, напротив, говорит: “работа дураков любит”, “работает дурак, а умный, заложив руки в карманы, похаживает да мозгами ворочает”. Этот кичится своим толстым брюхом, кичится тем, что сам мало работает: “у меня должники все скосят, сожнут и в амбар положат”. Этот кулак землей занимается так себе, между прочим, не расширяет хозяйства, не увеличивает количества скота, лошадей, не распахивает земель. У этого все заждется не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздает в долг под проценты. Его кумир – деньги, о приумножении которых он только и думает. Капитал ему достался по наследству, добыт неизвестно какими, но какими-то нечистыми средствами, давно, еще при крепостном праве, лежал под спудом и выказался только после “Положения”. Он пускает этот капитал в рост, и это называется “ворочать мозгами”. Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами. Ему выгодно, чтобы крестьяне не занимались землей, чтобы он пановал со своими деньгами».
(А. Н. Энгельгарт)
«Деньги в рост на селе практически не давали. Там была принята система натурального ростовщичества – богатый крестьянин “по-соседски” давал бедному лошадь, а бедный его “благодарил” или “помогал” – и кто что докажет? Тем более при российской деревенской нищете все время кто-то что-то у кого-то занимает или арендует. Доказать-то нельзя, это так – но в любой деревне все жители отлично знали, кто просто может дать в долг (даже и под процент, коли придется), а кто сделал это промыслом, на котором богатеет.
…
Весной, когда в бедных хозяйствах не остается хлеба, наступает время ростовщика. За мешок зерна на пропитание голодающего семейства бедняк в августе отдаст два мешка. За семенной хлеб – половину урожая. Лошадь на день – несколько дней (до недели) отработки. Весной за долги или за пару мешков зерна кулак берет у безлошадного соседа его надел, другие соседи за долги это поле обрабатывают, а урожай целиком отходит “доброму хозяину”. За экономической властью над соседями следует и “политическая” власть: на сельском сходе кулак автоматически может рассчитывать на поддержку всех своих должников, проходит в сельский совет сам или проводит туда своих людей и так делается подлинным хозяином села, на которого теперь уже никакой управы нет».
(Е. Прудникова)
Именно кулаки являлись теми, на кого ориентировались авторы столыпинской реформы.
Всё описанное – это нормальная обстановка в деревне. А ведь случался ещё и голод. Стоит привести очень известную цитату. Её достоинство в том, что она взята из энциклопедии Брокгауза и Эфрона – то есть из самого авторитетного дореволюционного справочника. Обвинять данное издание в предвзятости пока ни у кого наглости не хватало.
«Голод в России... Вплоть до середины XIX в. наименее обеспеченными хлебом и наиболее страдавшими от голодовок являются губернии белорусские и литовские… Но уже с середины XIX века центр голодовок как бы перемещается к востоку, захватывая сначала черноземный район, а затем и Поволжье. В 1872 г. разразился первый самарский голод, поразивший именно ту губернию, которая до того времени считалась богатейшей житницей России. И после голода 1891 г., охватывающего громадный район в 29 губерний, нижнее Поволжье постоянно страдает от голода: в течение XIX в. Самарская губерния голодала 8 раз, Саратовская 9. За последние тридцать лет наиболее крупные голодовки относятся к 1880 г. (Нижнее Поволжье, часть приозерных и новороссийских губерний) и к 1885 г. (Новороссия и часть нечерноземных губерний от Калуги до Пскова); затем вслед за голодом 1891 г. наступил голод 1892 г. в центральных и юго-восточных губерниях, голодовки 1897 и 98 гг. приблизительно в том же районе; в XX в. голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока, голодовка 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечерноземных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающая собой целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии, Новороссия)…»
