Эпилог 1991 год
О, дайте вечность мне, — и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам.
Иннокентий Анненский
«Накренилось… А стоит…»
Конец 1970-х годов зовут временем «застоя». 7 октября 1977 года в Москве на внеочередной сессии Верховного Совета СССР была принята новая Конституция СССР, получившая официальное наименование Конституции «развитого социализма», а в народе прозванная брежневской. Этот документ, хотя и декларировал создание в Советском Союзе «общенародного государства», содержал статью 6-ю, законодательно закреплявшую «руководящую и направляющую роль» коммунистической партии в жизни государства и общества. Карл Маркс писал, ссылаясь на Гегеля, что история повторяется дважды: сначала как трагедия, затем как фарс
[348]. «Застой» был наглядным подтверждением этого. На смену страху и ужасу культа личности Сталина пришёл карикатурный культ личности Брежнева. 8 мая 1976 года Леониду Ильичу Брежневу было присвоено звание Маршала Советского Союза, в течение нескольких лет на него был пролит настоящий золотой дождь высших наград СССР и стран социалистического лагеря. Брежнев стал четырежды Героем Советского Союза, Героем Социалистического Труда, кавалером высшего военного ордена «Победа», лауреатом Ленинской премии по литературе. Фронтовики негодовали, обыватели злословили. Общество с нескрываемым сарказмом наблюдало как за этой вакханалией награждений, так и за неумеренными восхвалениями очень пожилым партийным и государственным руководством больного и малоадекватного вождя.
После смерти Брежнева его вдова передала в ЦК КПСС все его государственные награды. Она не была обязана это делать. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 3 июля 1979 года ордена и медали умершего награждённого оставлялись в его семье для хранения как память. Согласно официальному документу были сданы следующие знаки отличия: «орден „Победа“, пять золотых звёзд Героя, 16 орденов и 18 медалей СССР, две маршальские звезды — генерала армии и Маршала Советского Союза и Почётное оружие с золотым изображением Государственного герба СССР, которыми был отмечен Л. И. Брежнев»
[349]. Помимо этого были получены переданные ему в виде дубликатов ещё 34 золотые медали Героя: 21 медаль «Золотая Звезда» Героя Советского Союза и 13 золотых медалей «Серп и Молот» Героя Социалистического Труда. Вдова сдала также награды иностранных государств — 42 ордена и 29 медалей. Брежнев был трижды Героем Народной Республики Болгария, трижды Героем Германской Демократической Республики, трижды Героем Чехословацкой Социалистической Республики. Общее число имевшихся у маршала Брежнева знаков отличия составило внушительную цифру — 111 единиц
[350]. (У генералиссимуса Суворова было 20 российских и иностранных орденов. Современникам великого полководца эта цифра казалась баснословной.)
А между тем советский человек жил в обществе тотального дефицита, не хватало продуктов питания и товаров первой необходимости, не была решена жилищная проблема. Постоянное пребывание в очередях стало каждодневной реальностью обычного гражданина. Никогда авторитет власти не был так низок. Безликая молва непрестанно рождала всё новые и новые анекдоты о «дорогом Леониде Ильиче». От былой веры в торжество «коммунистических идеалов» ничего не осталось. Официальная идеология напоминала голого короля из сказки Андерсена: ей нечего было противопоставить ни бесчисленным западным «голосам», ни литературе «самиздата», ни резонным вопросам добропорядочных граждан. Всё держалось на всеобщей апатии: государственная репрессивная машина карала немногочисленных сознательных борцов с режимом, но уже не трогала рассказчиков политических анекдотов. Партийный и государственный аппарат времен «застоя» очень сильно напоминал чиновничий аппарат Российской империи накануне краха монархии. Невольно приходят на ум строки Иннокентия Анненского. (Юрий Валентинович Трифонов, как рассказала мне его вдова Ольга Романовна Трифонова, очень любил поэзию Иннокентия Анненского и часто цитировал его стихи.)
Какой кошмар! Всё та же повесть…
И кто, злодей, её снизал?
Опять там не пускали совесть
На зеркала вощёных зал…
Опять там улыбались язве
И гоготали, славя злость…
Христа не распинали разве,
И то затем, что не пришлось…
Опять там каверзный вопросик
Спускали с плеч, не вороша.
И всё там было — злобность мосек
И пустодушье чинуша
[351].
В феврале 1974 года арестовали и на следующий день выслали из страны писателя Александра Исаевича Солженицына. 3 августа 1976 года расстреляли капитана 3-го ранга Валерия Михайловича Саблина, организовавшего восстание на большом противолодочном корабле «Сторожевой». В феврале 1977 года арестовали члена-корреспондента Академии наук Армянской ССР Юрия Орлова и лидеров Хельсинкских групп. В марте 1978 года были лишены советского гражданства дирижёр и виолончелист Мстислав Ростропович и его супруга оперная певица Галина Вишневская. В мае — июле того же года в СССР прошло четыре крупных судебных процесса над диссидентами. 22 января 1980 года трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий, академик АН СССР Андрей Дмитриевич Сахаров был лишён правительственных наград и почётных званий и выслан во внесудебном порядке в город Горький, закрытый для посещения иностранцами. Были высланы из страны деятели культуры Войнович, Галич, Копелев, Бродский, Некрасов, Любимов и другие. К началу 1981 года диссидентское движение в Советском Союзе было почти полностью разгромлено органами государственной безопасности.
О масштабах выборочных репрессий красноречиво говорят следующие цифры: в 1976 году в СССР по политическим статьям было осуждено 60 человек, в 1979 году — 69 человек, в 1981 году — 127 человек. Это не идёт ни в какое сравнение не только с массовыми репрессиями времён «большого террора», но и с хрущёвской оттепелью. Лишь в 1957 году по политическим статьям было осуждено почти две тысячи человек, а во время расстрела в Новочеркасске летом 1962 года погибли 24 человека, 39 получили ранения, а 49 были арестованы (7 из них приговорили к смертной казни). Однако рядовой советский обыватель времён «застоя» был мало озабочен судьбой этих людей и не верил в возможность перемен. В обществе установилась «двойная мораль»: на собраниях говорили то, что ждала власть, на кухнях — давали волю языкам.
